Ознакомительная версия.
Пуля вышла из-под аорты. Казалось, что я не смогу терпеть боль, но — я улыбаюсь, пытаясь скрыть гримасу. Я не чувствую, но знаю, что мой мочевой пузырь опорожнился. Я смеюсь. Неожиданно и громко. Я знаю, что этот смех — мой крик боли, но Мария Давидовна этого не понимает.
— Почему вы смеётесь? Ничего смешного я пока не вижу.
— Да, это я так, вспомнил былое, — говорю я и расслабляю мышцы рук. Первый этап позади. Еще многое предстоит сделать, но уже то, что я смог убрать пулю в сторону вселяет в меня надежду на благоприятный успех. В некотором роде, я возвращаю себе уверенность.
Я устал. В сознании наступает торможение. Я хочу еще что-то сказать, но понимаю, что не смогу. Закрыв глаза, я проваливаюсь в сон, забыв о собеседнице.
Наверное, ненадолго, потому что, когда я снова открываю глаза, Мария Давидовна сидит на стуле в той же позе.
— Михаил Борисович, а что было в вашей жизни до семилетнего возраста?
Я молчу. Возвращение из сна было достаточно резким, чтобы осознать, что наш разговор продолжается.
— С какого возраста вы стали осознавать себя? Что самое первое, что вы запомнили?
Она настойчива. Голос женщины спокоен, но решителен. Она хочет получить ответы на свои вопросы, а, главное, она задает именно те вопросы, на которые у меня есть ответы.
— Наверное, лет с четырех.
Я провалился в сон на секунды, но мне вполне этого хватило. Может, я недостаточно бодр, но ясность в мыслях ощутимая. Воспоминания, как снежный ком из далекого детства, — накатывают на моё сознание, заворачивая его в вату безумия.
Темный лес, в котором время не существует. Четырехлетний мальчик идет по узкой тропе среди гигантских сосен. Если посмотреть вверх, их вершины растворяются в ночном мраке, — и там, в вышине, ничего нет. Если долго смотреть туда, можно провалиться в эту безразмерную бездну. Поэтому мальчик и не смотрит. Он идет, опустив голову. Его спутники — скрип свежевыпавшего снега под ногами и шорох за спиной. Он тащит за собой небольшую елочку. Только эти звуки и связывают его с реальностью. Для мальчика многое в этом мире перестало существовать, так же, как и многое, он увидел совсем по-другому. Где-то есть мир света, но он уже кажется нереальным. Окружающая тьма — это навсегда. Сосредоточенно переставляя ноги, мальчик смотрит перед собой и идет.
Накануне Нового года отец пошел в лес за елочкой и взял его с собой. До праздника еще два дня, а он уже начался — папа взял его с собой в лес! Мальчик неописуемо рад. Он счастлив всё утро, пока они идут среди сугробов и сосен. Он любуется редкими сверкающими снежинками, которые невесомо падают сверху. Он смотрит вверх по стволам сосен, чтобы увидеть, как они теряются в белой вышине. Он слышит звуки леса: стук дятла, скрип снега, треск от упавшей ветки, крик неизвестной птицы.
Папа советуется с ним, когда они приходят на место — в молодом ельнике много маленьких елочек, но среди них есть только одна, которую мальчик замечает.
Они с отцом сидят на упавшем дереве напротив елочки и смотрят. Она красива и без новогодних игрушек. Отец достает из рюкзака бутерброды, и протягивает один мальчику.
Вот она, точка отсчета. Тот счастливый момент, когда в памяти мальчика возникает первая зарубка: маленькая поляна в глухом заснеженном лесу, словно парящая над сугробом елочка, и запах хлеба с колбасой. Эта картина останется навсегда в его сознании, но это первое светлое пятно уже совсем скоро накроет темное.
На обратном пути отец сворачивает в свою родную деревню — к родственникам, у которых давно не был. Мальчик сидит за столом в жарко натопленной избе и смотрит, как отец пьет самогон. Какая-то тетка треплет его по голове и, дыша перегаром в лицо, говорит о том, какой он славный мальчик. Он не понимает, о чем они говорят, но — мальчик хочет домой. Поляна в его сознании потускнела.
Наконец-то, отец прощается, и они уходят. Мальчик смотрит на папу, который идет впереди, тащит за собой елку и что-то бормочет. Темнеет так быстро, что мальчик испуганно смотрит на небо — солнце уже скрылось за краем леса, к которому они идут. Там, за этим лесом, их дом.
Они входят в лес, и темнота окутывает их. Мальчик жмется к папе, который в какой-то момент спотыкается о свои ноги и падает. В сугроб. Удобно устроившись в нем, он затихает. Даже не слышно его спящее сопение.
Тишина обрушивается на мальчика. Тишина и мрак.
Он стоит на тропе в окружении сугробов, которые угрожающе нависают бесформенными фигурами со всех сторон. Мрак и тишина. Даже ветра нет.
Мальчик дергает отца за ногу. Громко кричит. И сам пугается своего крика. Слезы из его глаз бегут в тишине ночного леса.
Он подхватывает елочку и идет по тропе, оставляя отца в сугробе. Он смотрит себе под ноги и иногда вперед. Рука в варежке сжимает ветку елочки, за которую он её тащит. Лес, который с утра казался ему таким красивым и замечательным, стал сейчас бесконечно ужасным.
Вот она, вторая зарубка. И она значительно глубже и обширнее, чем первая: в нестерпимо тихом лесу в окружении монстров и ужаса своего одиночества, под давлением черного неба и надвигающихся стволов деревьев, мальчик погружается в свое сознание, словно прячется под одеялом. Там он скрывается от действительности, возводя вокруг себя выдуманные стены своего мира. Он идет вперед по тропе, но — это дорога к его дому, где ждет мама. Это не скрип снега, а — половицы в деревянном полу, когда он бежит к улыбающемуся лицу родного человека. Это не шорох от веток елочки, а — мама накрывает его одеялом и рассказывает ему сказку перед сном.
Мальчик выходит из леса к свету фонарей.
Он идет домой.
Я перестаю говорить. Мой монолог, как откровение, которое я сам от себя долго скрывал. Ничего необычного я не сказал, но ощущаю себя так, словно очистил свою память от застарелых воспоминаний.
— И что дальше? — спрашивает Мария Давидовна.
— Я пришел домой с елочкой, сказал маме, что оставил пьяного папу в лесу. Она с соседом ушла в лес и вскоре привела папу домой.
— А вы, Михаил Борисович?
— А что я? — говорю я, пожимая плечами. — Следующим летом я выяснил, что лес, через который я шел, на самом деле совсем не большой и не страшный.
Пока мы говорим, мои руки делают своё дело — корешки спинномозговых нервов, находящихся под аортой, медленно восстанавливаются. Пуля лежит в стороне на мышечной ткани. Я еще не чувствую свои ноги, но уверенность в том, что скоро чувствительность вернется, уже со мной.
Мария Давидовна долго молчит. Смотрит на меня пристально и теребит ремешок диктофона. Я знаю, о чем она думает.
Ознакомительная версия.
