— Слушай Виктóр, нарисуй мой портрет.
— Что? — от неожиданности спросил я. — Какой еще портрет?
— Любой. Нарисуй меня.
— Да я ж совсем не умею рисовать, ты что!
— Ну, нарисуй, прошу тебя, что тебе стóит! Хоть как-то! Для меня!
— Лен, ну чего ты придумываешь? Зачем это тебе? Я же совершеннейший дебил в рисовании. Мне в школе выше троек за рисунки никто никогда не ставил, а когда я учился в университете, то мне всегда рисунки делал кто-нибудь из однокашников. Даже домик с трубой не нарисую, и ты это прекрасно знаешь. Вот лучше скажи, что может быть ужаснее капризов красивой женщины?
— И что?
— Капризы некрасивой женщины!
— Глупо, — обиделась Ленка. — Ты все шутишь, а мне вот недавно объяснили, что если кто-то отказался нарисовать портрет любимого человека, значит, он не умеет любить по-настоящему.
«Небось, это Юлька ее накрутила, — подумал я, — пока они ужин готовили. Когда еще Ленка могла набраться таких мудростей? Раньше у нее подобных мыслей не возникало как-то».
А вслух сказал:
— Вот это действительно глупость! Кто это тебе рассказал такую чушь? Наслушиваешься всякой ерунды, а потом от этого и возникают разные проблемы бытового характера.
Больше я ничего не сказал — сгреб ее в объятия и для начала долго-долго целовал…
В этот момент я неожиданно и совсем не вовремя понял, где отец мог спрятать эту свою стальную шкатулку, что заказал в Юлькиной фирме. Надо бы проверить. Однако тогда меня интересовало совсем не это, в ту минуту я практически отключил свой головной мозг…
28. Интервью с покойником или скромное
очарование суккуба
Мой мозг отказывался работать в режиме пробуждения, и если б не телефон, я спал бы еще неизвестно сколько. Телефон меня разбудил. Причем звонил городской, а не мобильный. Ленка спала, как убитая, а я проснулся. Невольно бросив взгляд на часы, отметил, что уже ровно десять, и кто-то явно дожидался этого времени, чтобы позвонит мне.
— Слушаю, — сонно сказал я в трубку.
Что-то я вчера вспомнил, что-то важное и нужное, но только вот что?
— Привет. Мы что, так и будем бегать друг от друга? Надо поговорить.
Несмотря на незнакомый голос, я сразу догадался, кто мне звонит. Я встал, и тихо ступая босыми ногами, пошел в санузел. Мне давно уже казалось, что там вполне хорошая звукоизоляция.
— Надо. А как узнал мой телефон? — спросил я, садясь на крышку унитаза. — Насколько я помню, этот номер никому не был известен.
— Нет ничего проще. Мне его дали на кафедре. Луньков дал, наш заведующий.
«Какой еще к черту заведующий? — подумал я, борясь с плохо проходящей дремотой. — Я никому не сообщал, где остановился, и кроме Юльки знать номер было некому».
— Так что же будем делать? — ляпнул я первое, что пришло на ум.
— Поговорить для начала. Но не по телефону же? Давай встретимся где-нибудь на нейтральной территории. Знаешь такую?
— Дай подумать…
Я действительно не знал, что за территорию выбрать. Приводить его к кому-то из друзей или знакомых казалось недопустимым, да и территория не будет нейтральной.
— Хорошо бы в кафе, — продолжил я. Наконец-то мне удалось окончательно проснуться. — Знаешь кафе «Гоблин» на Новокузнецкой? Относительно тихое место в середине дня.
— Годится. Я там даже обедал пару раз. Когда? Только не тяни, время поджимает.
— Кого?
На секунду я пожалел, что так и не удосужился наладить нормальный контакт со своим ангелом-хранителем. Захотелось увидеть Габи. Мне бы совет получить, или просто обсудить ситуацию. Куда она пропала, когда нужна сейчас до зарезу?
— Что значит «кого»? — переспросил он.
— Кого время поджимает? Тебя или меня?
— Обоих поджимает, — тихо сказал он. — Тогда так. Завтра, в три часа пополудни в «Гоблине». Только мы двое и все. Никого с собой не приводи. Я тоже приду один,
— Годится. Значит завтра в три часа в «Гоблине». — С этими словами я отключил связь и положил трубку на место.
Встреча в кафе началась на удивление спокойно. Передо мной сидел сравнительно молодой человек. На вид, я не дал бы ему и тридцати. Ростом — метр восемьдесят или что-то около того. У него был тот тип наружности, который обычно называют славянским: русые волосы, серые глаза, простое правильное лицо. Хотя такие же рожи вполне часто встречаются и в Европе: у финнов, у немцев, у англичан, да и на севере Франции иногда. Тут принято добавлять несколько слов о широком открытом взгляде и приятной обезоруживающей улыбке, но в данном конкретном случае ничего такого не наблюдалось. Взгляд был умным, уверенным, но отнюдь не открытым. Да и не очень-то добрым, если уж на то пошло. Но что-то знакомое в глазах, в манере двигаться все же проскакивало. Или я просто сам это себе внушил?
— Привет, Виктор, — он начал говорить первым, но руки не подал, явно соблюдая дистанцию. — Не будем темнить и тянуть резину. Знаешь, кто я?
— Знаю. Почти. Думаю, что по документам ты — Николай Латников, по воспоминаниям — мой отец, а вот кто ты в действительности, я сказать не берусь. Разве то, что это ты Old_Lector на ЖЖ[19]. Я угадал?
— Ну… Э-э-э-э… Да, все правильно. Не возражаешь? — спросил он, и, не дождавшись ответа, закурил. Сколько я себя помню, отец не курил никогда.
— Отец не курил.
— Все верно. Не курил. Но курило то тело, в котором я нахожусь. Физиология, никуда не денешься. Все правильно, — повторил он. — Я тоже долго не мог понять, кто я. Первые ощущения были очень странными — мышцы плохо меня слушались, я постоянно промахивался, упал пару раз… Но привык быстро. Труднее оказалось приспособиться к новому окружению, я ж почти никого не знал из знакомых Латникова! Но тут я все свалил на последствия тяжелой болезни — очень удачно просимулировал гриппозный менингоэнцефалит… Э-э-э-э…Чего-то я опять не по делу, говорю. Беда в том, что я до сих пор не ощущаю себя нормальной личностью. Да, во мне воспоминания Карпова. С некоторыми оговорками (об этом мы позже побеседуем) я помню все, что помнил он. Даже — больше! Вскрылась какая-то забытая информация, память просветлела, и я теперь помню практически всю жизнь Карпова. Но я не ощущаю себя им! Я — это не он. Ну, и не Латников, естественно. От него досталось тело и ноль воспоминаний. Зато это тело внесло такие коррективы в сознание, что личность стала абсолютно новой. Даже почерк другой. Похож, но другой, графолог сразу заметит. Говоря проще — ни Карпова, ни Латникова больше нет. Обе эти личности прекратили существовать.
Я молчал, и ждал, что он скажет еще. В конце концов, именно он назначил встречу, значит — ему и вести разговор. Я и раньше-то практически не разговаривал с отцом, а проявлять какие-то дружеские чувства к человеку, сидящему напротив меня теперь, казалось, по меньшей мере странным.
