Павел тяжко вздохнул. Нет, рано пока. Надо узнать, во-первых, за что, а во-вторых, кто за всем этим стоит. Может, все настолько серьезно, что и правда пора дернуть в Южную Америку, к дедушке.
Этот дед Павла был не менее примечательной личностью, чем и дед по отцу. Он был чем-то вроде Левы Задова, только наоборот. Лева Задов, как известно, послужив верой и правдой главным контрразведчиком батьке Махно, потом служил в ГПУ, и сгинул где-то в подвалах Лубянки то ли с Ягодовским набором, то ли Ежовским. Павел точно не знал, да и вряд ли кто-либо помнил такие тонкости. Но коли уж Лева Задов оказался на службе в ГПУ, не его ли заслуга в том, что Махновские тачанки попали в вероломную ловушку в Крыму, устроенную им большевиками?.. Дед Павла тоже служил в ГПУ. Году в тридцать третьем его с отрядом гепеушников откомандировали в Среднюю Азию на борьбу с басмачами. Но басмачи побороли отряд сами еще по дороге к месту дислокации. В живых остался один дед Павла. Скорее всего, он ни в чем не был виноват, но на всякий случай его посадили на семь лет. Слава Богу, что посадили, а то хлопнули бы вместе с Ягодовским набором. Вернулся он перед самой войной в Краснодар, где его ждала верная жена. С собой у него была большая корзина, плетенная из широких лыковых пластин. В корзине лежала пара латаных подштанников, да пара портянок. Жена собралась бежать к соседям, занять денег, чтобы отпраздновать встречу, но он ее остановил и принялся извлекать из переплетений лычин сотенные купюры. Где он набрал столько денег, сидя в лагере, осталось тайной. Хватило и на встречу, и на обзаведение. Так что, дед Павла наверняка чувствовал себя, как рыба воде в Аргентине или Парагвае.
Когда немцы взяли Краснодар, дед с бабкой попали в оккупацию. Бабка рассказывала, что дед работал в краснодарском Гестапо водовозом. Водопровод-то не работал. Павел только в детстве верил, будто дед лишь воду возил. Теперь-то он этому мало верил, особенно после уроков дяди Гоши. Не могло такого быть, чтобы немцы не использовали богатый гепеушный опыт деда не по назначению. Не зря же он дернул вместе с ними. Хотя, зная нравы своих бывших коллег, он и поработав водовозом при Гестапо, наверняка бы босиком побежал впереди немцев.
Копать картошку после бессонной ночи было тяжко. Анне Сергеевне выделяла картофельное поле крошечная фабричка, на которой она проработала всю жизнь. И сажали, и копали всем колхозом: Анна Сергеевна, Ольга с Павлом и Денисом, Ольгин старший брат с женой. Племянник больше не участвовал, предпочитал покупать картошку на базаре.
Пока Павел с Ольгиным братом ссыпали картошку в подпол, Анна Сергеевна затопила баню. Но парились потом только Павел с Ольгой. Ее брат с женой ушли домой. Они жили в благоустроенной квартире и баню не жаловали. Павел, сходив на первый раз в парилку, окатился холодной водой и полез к Ольге обниматься, недвусмысленно демонстрируя, что он с ней намеревается сделать, но она окатила его ледяной водой и заявила, что она устала, да и Павел тоже, а потому глупостями лучше заняться завтра. Павел обиделся, и мысленно сказал себе: — "А вот не брошу Люську! Послезавтра же оттрахаю во все дырки…" Он демонстративно, с мылом, отмыл своего торчащего по стойке смирно «ефрейтора», Ольгу это не впечатлило, она старательно оттирала мочалкой свое красивое, но такое холодное тело. Тогда Павел полез в парилку на второй раз и парился до тех пор, пока не перестала шипеть вода на камнях.
После графина малиновки, миски картошки, грибов и ядреных огурчиков, весь мир стал ярким и приятно заколыхался. Даже обида на Ольгу прошла. Наверное, так же себя чувствует и заяц, после морковки и капустки, напрочь забывает про охотников. Вот и Павел позабыл про охотников, идущих по его следу, и даже про Люську подумал: — "А может и правда, ну ее к черту?.. Больше не ходить. А если сама явится — выгнать…"
На работу Павел пошел пораньше, обошел все аллеи сквера вокруг бассейна, приглядываясь к гуляющей публике. Но ничего подозрительного не заметил, потому как вечер был теплый, народу гуляло полно, в этом тихом и весьма живописном месте на берегу широкой реки.
Когда он спустился в машинное отделение, за столом сидел Витька Малышев. Подойдя к столу и опустившись на стул, Павел спросил уныло:
Что, опять подменить хочешь?..
— Да нет, Паша, просто так зашел… — Витька глядел на него типичным взглядом опера, — "мне все известно, запираться бесполезно, лучше будет, если ты сам все расскажешь".
Павел глядел на него с вялым интересом: — "ну-ну, мне, конечно, не очень интересно, что там тебя гнетет, но, так уж и быть, чем смогу, помогу".
Витька не выдержал первым, замотал головой, проговорил восхищенно:
— Ну, Паша, не ожидал я от тебя! Ну и друзья у тебя… Типично бандитские рожи, я таких насмотрелся… Ты что, не успел предупредить их, что подменился?
— Да нет, Витя, не друзья они вовсе… — Павел решил все откровенно рассказать Витьке.
Но тот вдруг поднялся, сказал:
— Ладно, Паша, это все твои дела. Я в чужие дела не лезу, если не положено по службе… Я вот чего зашел, давай я на следующий раз за тебя отдежурю, хорошо?
— Ладно, я не против…
Виктор пошел к выходу. Павел глядел ему вслед и думал, что неплохо бы носить под мышкой увесистую штуку на восемь патронов, а то единственная надежда на собственные кулаки…
Пока последняя спортивная группа наматывала километры, Павел обшарил все здание бассейна, но посторонних не обнаружил. Вахтерша искательно поглядывала на него, ждала, что он сам предложит ей идти домой. Делать ей все равно было нечего. Спортсмены народ самостоятельный, порядок нарушать не будут. Однако Павел проигнорировал ее взгляды и пошел в спортзал. Вволю потренировался, но когда ушли спортсмены, в душ не пошел, а спустился в машинное отделение, переоделся, на ремень под свитер нацепил ножны с ножом, надел еще энцефалитку, в которой один из тренеров совершал пробежки по берегу реки. После чего Павел выключил везде свет, прихватив свечу, сходил в электрощитовую, вытащил предохранители с осветительной группы и понадежнее запрятал их среди железного хлама под ванной. Потом вышел в вестибюль, постоял в нерешительности и поднялся на первую площадку лестницы, ведущей в мужскую раздевалку, сел на ступеньку и стал ждать.
Он умел сидеть в засаде. Биологу-исследователю с его стажем это было нетрудно; сидеть часами, не шелохнувшись, и будто бы не дыша, ловить каждый шорох. Обострившийся слух вылавливал самые неожиданные звуки, отсеяв монотонное гудение насоса в машинном отделении. Где-то бесплотно пропикали сигналы точного времени — одиннадцать часов. "Где ж это радио может работать?" — мимоходом подумал Павел. Вроде бы и музыка время от времени доносится, на самом пределе слышимости, нечто невнятное и невесомое.
