Он же тем временем подошел ко входу в «Карфаген». И подумал о том, многие ли из посетителей смогут распознать явно намеренную аллюзию на название здания в ту пору, когда в нем молились. Здесь когда-то находилась церковь Святого Августина.
Проход внутрь был темным, билетная касса – прямоугольник света справа. Ощущая дрожь в коленках, не зная, куда деть глаза, Кэмпбелл передал деньги, получил пропуск – штамп на кисти, – махнул им перед сканером на входе и шагнул в зал.
В тускло освещенном зале пританцовывали, галдели. В сумраке шарили лучи фонарей и маломощных лазеров, высвечивали клубы и полосы дыма. В дальнем конце возвышалась кафедра. На ней высокий мужчина в черной одежде с белым воротничком священника манипулировал техникой. Слева от входа – бар, скопище столиков и табуретов. Все места заняты. Кэмпбелл решил пройтись разок по залу, купить себе выпивку в баре, немного понаблюдать и уйти.
Все корчились и скакали в такт общему ритму, а когда разговаривали, наклонялись друг к другу, иные даже говорили на ухо – но музыки слышно не было. Время от времени все поворачивались в одну сторону, или удивлялись, или смотрели с ужасом и восхищением, или смеялись чему-то для Кэмпбелла невидимому. Он внезапно понял, что об этом и сообщалось на плакате у входа: «немая сцена». Видеоочков или линз у Джона не было, но имелся клипфон. Кэмпбелл поставил его на поиск сетевого сигнала – и услышал в наушниках музыку, даже при малой громкости звучавшую чересчур резко и сильно, с грубым навязчивым ритмом. И обнаружил вдруг, пробираясь по залу: ноги сами пританцовывают, а плечи подергиваются в такт. Музыка лезла в мозг агрессивно и коварно, но, по крайней мере, теперь он не выглядел здесь чужим.
Раньше Джону Ричарду не приходилось бывать в подобных местах. Он и на танцы не ходил, даже в школе.
На физкультуре, правда, пришлось выучить пару танцевальных движений. Церковь, в лоне которой воспитали Кэмпбелла, неодобрительно относилась ко всякого рода пляскам. До сих пор он не понимал, почему. Теперь понял. Не считая наркотиков и выпивки, они оказались самым жутким воплощением развращенности, какое Кэмпбелл видел своими глазами. Пары и группы людей, некоторые – одного пола, корчились, терлись друг о друга. Пот каплями блестел на лицах, на обнаженной коже – а ее виднелось в избытке. Вонь пота густо висела в воздухе, мешаясь с ароматами духов и феромонов, с дымом табака и марихуаны. Наплывали запахи наркотиков более экзотических. Иной дымок вдохнешь случайно – и голова кружится, ощущение на несколько секунд, будто от джетлага – но гораздо приятнее.
Но самый венец разврата – одежда. Кэмпбелл позаботился выяснить заранее, что «Карфаген» не клуб фетишистов или чего-то в этом роде. Но все равно нормальными здешние наряды никак нельзя было назвать. Немало людей, как и Джон Ричард, носили обычную выходную одежду – хотя у женщин она была нескромно скудной. Но прочие… Мужчины в щегольских кричащих подражаниях костюмам викторианской и эдвардианской эпох либо в странных сочетаниях того и другого; женщины в платьях, хотя и не открывавших слишком уж многое, но выставлявших напоказ и подчеркивавших округлости, изгибы: талию, бедра, груди, шеи. Длинные платья вполне скромного покроя стали извращенно, грубо сексуальными, будучи исполненными из блестящего черного или красного винила или из кожи. Некоторые стили – не говоря уже о телесных модификациях вроде длинных клыков – явственно указывали на приверженность нечистой силе: ведьмовству, вампиризму, сатанизму! Другие платья хорошо смотрелись бы на маленьких девочках, но видеть взрослых женщин в кружевных бело-розовых одеяниях с бантиками, ленточками и тому подобным (с чрезмерным множеством этого подобного, превращающим наряд в самопародию) казалось настолько же гротескным, насколько и извращенным. Джон видел в Окленде японских девушек в подобных костюмах (стиль этот назывался «готическая лолита»). Они казались очаровательными, без тени порочности. Но здесь чрезмерность этих нарядов казалась нарочитой, их обладательницы явно знали, как сильно тревожат и возбуждают других.
Кэмпбелл протолкался мимо оскверненной кафедры и пошел вдоль стены, чтобы, обойдя толпу, пробиться к бару и выпить – наконец-то – холодного пива. На ходу посмотрел на высокую гибкую женщину в пышном детском, притворно невинном платье, с сумочкой, сделанной из того же материала, что и детские круглоносые туфельки на ногах.
Она заметила его взгляд, улыбнулась и отступила на шаг, будто приглашая присоединиться. Но по ее движению Кэмпбелл понял – сам не зная как, – что она вовсе не «она». Это был мужчина в платье «лолиты».
Джон Ричард улыбнулся потерянно, покачал головой и отступил со всей возможной скоростью к стойке бара. Не оглядываясь. Протискиваясь сквозь толпу, он понял: замеченный трансвестит был далеко не единственным. Кэмпбеллу будто сняли пелену с глаз, и не успел он добраться до стойки, как на его пристальный взгляд ответили три раза. На столь явное внимание к своей персоне Джон Ричард реагировал растерянной, жалкой улыбкой, ужасаясь тому, что эти люди, наверное, считают, что он ими заинтересовался. Затесавшись в совсем уж плотное скопление людей у бара, он испытал облегчение. Когда Кэмпбелл заказывал лагер, его голос слегка дрожал.
– Что-нибудь еще хотите? – осведомилась барменша, ставя перед ним бутылку.
– Э-э, еще одну, пожалуйста, – спохватился он, вспомнив, что одной надолго не хватит – и жажду ею не утолить.
Барменша глянула нетерпеливо и сунула ему вторую бутылку. Схватив пиво, Джон продрался наружу и осмотрелся, отыскивая место. Неудача: все столики были заняты. И все барные стулья тоже. Сидевшая у дальнего конца стойки женщина вдруг поймала его взгляд, посмотрела с вызовом прямо в глаза. Красивая: рыжая, с длинными волосами, в длинном зеленом бархатном платье с золотой вышивкой по вороту. Женщина посмотрела пристально на Кэмпбелла, подняла руку с длинным бокалом в ней и поманила его согнутым пальцем. В улыбке ее не было ничего искушающего, порочного. Просто улыбка совершенно обычного человека. Ошарашенный, нервничающий Кэмпбелл обрадовался возможности поговорить хоть с кем-нибудь, а не стоять в одиночестве, и пошел к ней, будто притянутый невидимой нитью, привязанной к ее призывно согнутому, повелевающему пальцу.
– Новенький? – спросила женщина. Джон кивнул и отключил музыку в ушах.
– Ох-о, – изрекла женщина, отхлебнула и смерила его взглядом.
– Дэйв – мой жених, – сообщила она.
– Дэйв?
Она махнула рукой в сторону кафедры.
– Диск-жокей. Дэйв Варшава.
– О, Дэйв Варшава! – воскликнул Кэмпбелл так, будто знал его.
