— Страйк! — заорал судья и ухмыльнулся мне: — Он ведь загнулся, верно?
Черт подери, так оно и было.
— Эй, — выговорил опешивший от неожиданности бьющий. — Что это было?
— Мы вам снова покажем, — ответил я.
И после этого Грегор пошел загибать удар за ударом. Я показывал ему два пальца, и он посылал крученые мячи. Это вовсе не означало, что все они становились страйками, но их оказалось достаточно, чтобы бьющие не слишком часто делали перебежки. Все мячи были в синюю крапинку. Судья начал выкидывать их из той самой коробки.
А в промежутке между двумя бьющими я оглянулся и увидел, что зрители и все команды, не игравшие в тот момент, столпились у задней стенки, чтобы следить за подачами Грегора. До сих пор никто никогда не видел на Марсе крученых мячей, и теперь люди давились там, позади, раскрывая от изумления рты и захлебываясь от хвалебных возгласов при каждом броске. Бьющий отскакивал или слегка отшатывался и с широкой ухмылкой оглядывался на толпу, как бы говоря: «Ну что, видели? Это был крученый!»
Так что мы сумели отыграться. Грегор так и оставался питчером, поэтому и три следующие игры мы тоже выиграли. В третьей он забросил ровно двадцать семь мячей и вывел в аут всех девятерых бьющих, каждого с тремя штрафными очками. Однажды, когда мы играли в школе, Вальтер Феллер вышиб всех двадцать семь бьющих; теперь и Грегор сделал то же самое.
Толпе это нравилось. Лицо у Грегора уже не было таким красным, и он почти выпрямившись стоял на своей позиции. Он все еще отказывался смотреть куда бы то ни было, кроме как на мою перчатку, однако взгляд его, прежде полный мрачного ужаса, теперь стал невероятно сосредоточенным. Может, Грегор и был тощий, но зато какой высокий! Там, на горке, он выглядел чертовски внушительно.
И вот мы снова взгромоздились на победный пьедестал, теперь нам предстоял полуфинал. В перерывах между играми люди толпами тянулись к Грегору с просьбой расписаться на бейсбольных мячах. Удивленное выражение почти не сходило с его лица, но в какой-то момент я заметил, что он мельком улыбнулся, бросив взгляд на свое семейство и помахав им.
— И как только у тебя рука выдерживает? — спросил я его.
— Что ты имеешь в виду? — уточнил Грегор.
— Ничего, все нормально, — ответил я. — Теперь послушай. Я хочу в этой игре снова встать аутфилдером. Ты сможешь подавать Вернеру? Видишь ли, в команде, с которой мы будем играть, есть два американца, Эрни и Сезар, а они, как я подозреваю, умеют закручивать удары. Просто у меня такое предчувствие.
Грегор кивнул, и я понял, что ему все равно, — лишь бы была перчатка, в которую можно бросать. Так что я согласовал это с Вернером и в полуфинале снова встал правым центровым. К тому времени мы уже играли при зажженном свете. Под пурпурным сумеречным небом поле расстилалось во все стороны, словно большое бархатное покрывало. Из центра внешнего поля фигуры игроков казались крошечными.
И, похоже, предчувствие меня не обмануло, потому что я перехватил у Эрни сильный прямой мяч, а затем сделал еще одну пробежку через середину, как мне показалось, за тридцать секунд, прежде чем достал отбитый Сезаром мяч под рукой у высоченного техасского легионера. Даже Грегор между иннингами подбежал и поздравил меня. И вы знаете, давно известно, что хорошая игра в поле ведет к хорошему выходу на биту. Уже в предыдущих играх я бил прилично, но теперь, в этом полуфинале, я ударил высокий, с силой пущенный мяч так жестко, что, казалось, я вообще его не касался, а он летел себе и летел. Этот хоум-ран прошел над центром изгороди и исчез где-то в сумерках. Я потерял его из виду еще до того, как он упал.
Потом в финале я проделал это снова в первом иннинге, спиной к спине с Томасом, — его мяч ушел влево, а мой — опять по центру. Это получилось у меня два раза подряд, и мы выигрывали, а Грегор только успевал загибать мячи. Так что, когда начался второй иннинг, я чувствовал себя на высоте, и люди кричали, требуя очередной хоум-ран. У питчера команды противника был поистине непреклонный вид. Этот здоровенный парень одного с Грегором роста, но с мощной, как у многих марсиан, грудью возвышался позади меня и первым же своим мячом запустил мне в голову. Не нарочно, просто он не владел собой. После этого я едва отбил несколько подач за боковую линию, с запозданием отшатываясь, с трудом увертываясь от его неистовых ударов до самого страйк-аута и апатично думая про себя: «Какого черта, страйк-аут — ну и пусть, выбил парочку за изгородь, и то ладно».
Потом я услыхал, как Грегор орет:
— Давай, тренер, ты можешь это сделать! Держись! Соберись!
Догадываюсь, что вся наша команда со смеху покатывалась над тем, как он, надо сказать, довольно сносно подражал мне. Думаю, я раньше выдавал им подобные словечки, хотя, конечно же, это была всякая чушь, которую вечно автоматически выкрикиваешь во время игры и которая ровным счетом ничего не значит. Я даже не знал, что люди меня слышали. Но сам-то я теперь ясно слышал, как Грегор подбадривает меня. Я сделал шаг назад и подумал: «Послушайте, да мне вовсе не нравится быть тренером, я отыграл десять игр на шортстопе и не пытался вас, ребята, тренировать». Я чувствовал такое раздражение, что едва соображал, когда увидел летящий на меня мяч, однако все-таки отбил его прямехонько за пределы изгороди, даже выше и дальше, чем первые два. А ведь это была сильная подача, точно в зону страйка[19], выше колен. Эрни мне потом сказал: «Ты сделал этого парня». Мои товарищи по команде били в маленький судовой колокол во время моих перебежек по базам, а на пути от третьей базы до «дома» я обменялся со всеми ребятами хлопками и чувствовал, что не могу сдержать довольной ухмылки. А потом я сидел на скамье и все еще чувствовал на ладонях их удары. А перед глазами у меня проплывал улетающий вдаль мяч.
Итак, в финальном иннинге мы вели со счетом 4:0. Команда противника была полна решимости отыграться. Грегор наконец начал уставать, он сделал пару перебежек, потом навесил крученый, а их громила перехватил мяч и швырнул его намного выше моей головы. Теперь-то я нормально контролирую прямые удары, но в ту минуту совершенно растерялся, увидев летящий выше меня мяч, поэтому я повернулся к нему спиной и помчался к изгороди, пытаясь на бегу вычислить, уйдет ли он за пределы поля, или я подберу его у ограждения, но потом потерял его из виду. Видите ли, бег на Марсе — очень странная штука. Ты разгоняешься, а потом тебя несет вперед, как на велосипеде с проколотыми шинами, — того и гляди, врежешься лицом в землю. Так я и летел, стараясь удержаться на ногах, когда, почти добежав до изгороди, оглянулся и увидел падающий мяч. Я подпрыгнул, пытаясь оттолкнуться точно вверх, но, понимаете, сила инерции была слишком велика, а я совсем забыл о гравитации, поэтому меня подбросило, и я, к своему удивлению, схватил мяч, но тут же обнаружил, что лечу прямо над изгородью.
