Она хотела закричать.
Не успела.
Замерла, еще силясь удержаться, но понимая, что вот-вот провалится в эту безоглядную, беспросветную тьму.
Она слышала далекий рык.
И боль, пронзившую запястье, ощутила.
Был рывок, опрокинувший ее на спину. Чьи-то встревоженные голоса. Грозный рокот Аргуса… и кажется, она смеялась. Сидела на полу, прижимая к груди разодранную руку, и смеялась, смеялась, счастливая от того, что жива.
— Целителя, — этот голос оборвал смех.
Анну подняли.
И кажется, Аргус замолчал, признавая право этого человека прикасаться.
— Самоубийц только не хватало…
…она услышала это четко и удивилась. Кто самоубийца? Она? Анна и не думала, не собиралась… смех сам собой угас, сменившись болью в руке. А еще страхом от понимания, что она и вправду едва не погибла. Но… как?
Целитель, невысокий благообразного вида господин, с рукой управился на раз.
— Будет болеть, — предупредил он, косясь на Аргуса, который вел себя на редкость смирно, хотя и взгляда с чужака не спускал. И в нечеловеческой этой внимательности виделась Глебу тень разума.
— И капельки успокоительные все ж примите, — закончив перевязку, целитель тщательно вымыл руки, взмахом руки отпустил полового с рукомойником и полотенцами. Он натянул белоснежные перчатки. Поправил манжеты на рубашке. — Хорошие капельки. Многим дамам помогают.
— Я не собиралась… покончить с собой, — тихо произнесла Анна, которая выглядела растерянной и несчастной. В светлых волосах ее блестели мелкие осколки стекла, и надо бы попросить, чтобы помогли его вычесать.
А еще умыться.
И… должна же быть горничная в вагоне? Или хоть кто-то…
— Конечно, конечно… не собирались. Но порой и такое бывает, что человек не собирался, а оно как-то вдруг да и вышло… само собою… женский пол весьма впечатлителен. Порой диву даешься, что творится в прекрасных головах, — целитель поклонился. — Утречком я вас еще проведаю и рекомендации выпишу. Воспоследуйте, будьте уж любезны… и вы, милейший, приглядите за вашей… родственницей.
Он коснулся пальцем цилиндра, который в нарушение всех писаных и неписаных правил снимать не стал. И поклонившись низко, правда, в том Глебу привиделась скрытая издевка, отбыл.
А капли остались.
Флакон темного стекла, перевязанный на горлышке синей лентой, на которой крепился бумажный квиток. Лента была завязана бантиком, и это отчего-то раздражало.
— Я… действительно не собиралась, — Анна подняла руку и коснулась горла. — Я… просто не спалось. Я решила выйти… пройтись.
Глеб решился и вытащил-таки серебристую искру стекла из волос.
— Простите…
Она кивнула.
— Там стало нечем дышать. Я не знаю… раньше со мной такого не бывало. Просто вдруг… я поняла, что вот-вот задохнусь. Я хотела открыть окно, но все были заперты.
— Они изначально не открываются.
— А это… — Анна будто его не услышала. — Оно вдруг пошатнулось, и я решила, что могу выдавить, что… мне просто нужен был воздух, а окно вдруг… вниз… и я следом. Я… я не знаю. Он меня спас.
Спас.
Несомненно. И уже за это Глеб был готов простить твари ее ехидную ухмылку.
— Я уже… потом. И смеялась почему-то. Не понимаю.
— Позволите?
То, что Глеб услышал, ему совершенно не понравилось. Он коснулся бледной шеи, на которой тоже виднелась царапина. Ее целитель не стал ни убирать, ни мазать, и царапина уходила куда-то вниз, под ворот ночной рубашки.
Синеватая кожа.
Бугорки позвонков. И тьма, которая все так же спит. Проклятье по-прежнему росло, но медленно. И оно, пусть и вцепившееся в позвоночный столб, не поднялось выше третьей пары ребер. Стало быть, проблемы с дыханием не от него.
А… от чего?
Искр в волосах было много. И выпутываться они не желали.
— Что вы делаете? — поинтересовалась Анна.
— Стекло выбираю. Я попрошу сестру, чтобы помогла вам…
— Не стоит.
— Спать со стеклом…
— Не уверена, что я хочу спать, — она зябко повела плечами. — Знаете, я… понимаю, что умру. Что давно должна была умереть, однако как ни странно жива. Но это долго не продлится. Еще месяц? Или год?
— Скорее пару лет, если ничего не делать. Как ни странно, ваше проклятье довольно спокойно…
Он заставил себя сосредоточиться не на искрах стекла, не на прохладной коже Анны, но на темноте, которая окружала ее мягким облаком…
Редким облаком.
Почти истаявшим.
Если бы получилось… когда бы исчезновение заметили? Или не исчезновение, но разбитое окно? Поезд не стал бы останавливаться, это факт. Пока прибыли бы на место, пока доложились бы в жандармерию, пока…
…ее бы нашли. Сутки, двое, трое… и нашли бы, но вот поле к тому времени развеялось бы.
— Вас прокляли, — Глеб хотел убрать руки, а вместо этого осторожно провел пальцем по царапине. — Больно?
— Рука ноет. А… нет, ничего, я понимаю, что это хорошо… что жива хорошо.
Хорошо.
— И знаю, что прокляли.
— Нет, это другое проклятье. Недавнее.
…слабое, даже не проклятье, а скорее… паутинка, которая дезориентирует. Ошметки ее стремительно таяли, но Глеб готов был поклясться, что при всей своей кажущейся простоте, заклятье не принадлежало к числу общедоступных.
Слишком изящная угадывалась конструкция.
— Ваш зверь…
— Вел себя спокойно.
Стало быть, постороннего воздействия не ощутил.
— Кому это нужно? — Анна тоже коснулась шеи. И его руки. Пальцы у нее оказались ледяными.
— Понятия не имею.
— Вы думаете, что меня…
— Побудьте здесь, — Глеб встал. Заглянув в купе, он убедился, что Елена никуда не исчезла. Она сидит, вцепившись в молитвенник, глядя в черное окно. Увидев его, Елена привстала и вновь села.
— Отдыхай, — сказал он сестре. — Я… буду рядом.
Два окна.
Темные рамы. Темные стекла. Заперты надежно, впрочем, как и прочие, которые Глеб проверял порядка ради. А вот то, которое провалилось… стекло убрали. Окно попытались кое-как заткнуть тканью, а для надежности у провала поставили полового.
— Ваша милость, не положено…
Глеб сунул пять рублей, уточнив.
— Прыгать не собираюсь. Список пассажиров есть?
Купюра исчезла в рукаве.
— Справим. Еще чего?
— Не мешай.
Он коснулся дерева, уже понимая, что увидит. Все та же дымка, та же тень, но на сей раз воздействие было мощным. И верно, на дерево сложно повлиять, тем паче такое, плотное, пропитанное особыми составами, замедляющими гниение.
Но и оно теперь рассыпалось трухой от малейшего прикосновения.
— Это что ж, — половой вытянул шею. — Оно же ж… вы же ж… новехонький вагон! Два года как справили! Вона, еще позолоту не обновляли даже! Диваны стоят цельненькие, не потертые… а туточки…
— Доложишь, — позволил Глеб, вытирая руки.
…и вновь закрыл глаза, призывая силу, которая откликнулась сразу, будто и ждала. О да, она слышала все…
Тень заклятия.
Тлен.
Простенькая цепочка рун, которую нанесли сразу на раму, подпитав силой. Пара часов и стекло само бы вывалилось.
…манок.
Его голос почти не слышен. И выходит, если бы не сработало то, самое первое, проклятье, Анна все равно подошла бы к окну. Или не она? Или все-таки…
— Сколько пассажиров едет?
— Так… семеро, — половой наблюдал за Глебом с ужасом в очах. Он тоже чувствовал тьму и желал бы оказаться подальше от странного, пусть и весьма щедрого мага.
— Это помимо нас?
— Нет, ваша милость. Это вы с вашею дамой будете. И вторая дама, которая едва не самоубилась…
— Она не пыталась самоубиться.
— Конечно, ваша милость, — поспешно согласила половой. — Так… еще в третьей купе офицеров двое. Это пятеро. И дама одна с компаньонкой. Они в первой. Как сели, так и не кажутся. Только ужин велели принести. Брали паштет из гусиной печенки. Жаркое по-охотничьи с трюфелями. Икорочки опять же и так, по малости…
— И больше не выходили?
— Как есть, так нет! Дамочка еще капли приняла. Я аккурат забирал поднос, когда капалась. Дюже ароматистые.
