Коротышка-слуга все так же сидел на полу и сопел, но крови на его одежде прибавилось, а поза потеряла остатки естественности. Сержант мог быть доволен собой.
– Его зовут Жак Пуато, господин инспектор. Он мало что знает. Уж я с ним хорошо поработал, будьте покойны… у меня не больно-то соврешь. Говорит, что бывает здесь только днем – прибирается, ходит на рынок, кормит уродов. Утром он обычно получал указания от хозяйки, но сегодня ее вроде как не было. Он ждал весь день, только мы пришли первыми.
Инспектор в задумчивости погладил усы – и скривился. От пальцев пахло слизью… одуряюще… нахально. Почему? Неужели он к чему-то прикоснулся в комнате, сам не замечая того?
– Поднимите его, у меня тоже есть несколько вопросов.
Жак Пуато был в сознании, но и только; на ногах его держали отнюдь не собственные силы.
– Что за дверью в конце коридора? Запертой, справа?
Сглотнув, слуга выдавил:
– Кабинет… мадам.
– У тебя есть ключ?
– Нет… она никогда не давала… мне.
– Зачем ты лжешь мне?
– Это правда, Богом клянусь!.. Не бейте меня, господин комиссар, я не стал бы вам лгать!
– Хорошо, оставим это. И не называй меня комиссаром, я инспектор. Скажи тогда вот что: кого мадам держала в комнате напротив кабинета? Еще одного уродца?
– Не знаю… та дверь всегда была закрыта. Мадам запрещала мне даже подходить к ней.
– Но ты наверняка слышал какие-нибудь звуки…
– Да, господин комиссар… только вы же сами видели, сколько их тут всяких пищит и воет, даже войлок на дверях не помогает… я как-то даже и привык…
– А кто же тогда кормил его?
– Кого, господин комиссар?
– Зови меня инспектором, дубина! Уродца, кого же еще!
– Не знаю… господин инспектор. Наверное, сама мадам. Она иногда посылала меня на рынок, даже когда у нас всего хватало.
– И давно ли мадам стала запирать эту дверь?
– Недели две как… может, полторы.
Задав еще с полдюжины уместных вопросов, инспектор велел сержанту усадить Пуато на стул и дать ему глоток чего-нибудь покрепче. Двоим другим полицейским выпала честь ломать дверь в кабинет. Та оказалась не столь сговорчивой, как входная, но в конце концов уступила напору.
Открывшееся их глазам помещение не поражало уютом, но все же походило на человеческое жилище больше, чем каморки уродцев. Два кресла, не слишком удобных на вид; секретер, стул, письменный стол. Проход слева соединял кабинет с небольшой спальней, обставленной с той же простотой. В ней Рише ничего существенного не обнаружил, зато не отказал себе в удовольствии понаблюдать, с какими брезгливыми физиономиями копаются в обыкновенном – и очевидно чистом – белье подчиненные мсье Дижона. Секретер он обыскал сам. Долговые расписки, счета от торговцев, письма – никаких неожиданностей. Впрочем, в обычном борделе нашлось бы и еще кое-что: разрешение от комиссара округа, свидетельства о регистрации проституток, протоколы еженедельных медицинских осмотров. Чутье не подвело мадам Эрбон: чтобы уничтожить эту преисподню, хватило бы и формального повода – если только у нее не имелось могущественных покровителей, чего Рише не исключал.
В столе, однако, его поджидали более интересные находки. Чтобы добраться до них, вновь потребовалась грубая сила. Когда замки на ящичках были взломаны, в руках инспектора оказалась стопка папок, аккуратно разложенных по алфавиту. На каждой стояло мужское имя. Иные из них Рише знал из газет, с обладателями прочих водил знакомство и сам, но на слуху были все до единого. В папках хранились подробные отчеты о пребывании этих господ в доме мадам Робар, подкрепленные подписями свидетелей и печатью нотариуса. По-видимому, наблюдение велось через потайные отверстия в дверях, которых инспектор и его спутники в спешке не заметили. От пера мадам не ускользала ни одна подробность омерзительных соитий, каждое было описано с холодной отстраненностью анатома. Рише представилось, как Робар и ее свидетели топчутся перед закрытыми дверями, отталкивая друг друга от крошечного глазка, и ему стало дурно.
Отыскалась среди остальных и папка Дюбуа. Похоже, всем обитателям дома он предпочитал сросшихся близняшек. Однако последний его визит состоялся еще в октябре – либо же о более поздних мадам писать поленилась. И ни слова о слизи или чем-то подобном. Если убийство распутника и было спланировано, то свидетельств тому не осталось.
Во втором ящичке снизу лежала тетрадь в темной обложке. Когда до Рише дошел смысл заглавия, он поспешно убрал находку в карман, чтобы изучить ее в более спокойной обстановке. Похоже, он напал на верный след, но людям Дижона знать об этом необязательно. У них и без того хватит работы.
– Вы закончили, господин инспектор? – спросил у него сержант, поджидавший в коридоре. – Что прикажете предпринять?
– Дверь опечатайте, – сказал Рише. Пояснять, какую именно, нужды не было. – Находиться в той комнате опасно для здоровья. Думаю, тут проводились неразрешенные химические опыты. Нужно мнение ученых.
– А что с уродами?
– Это вы должны знать лучше меня, сержант. Проследите хотя бы за тем, чтобы они не умерли с голода. Пускай этим займется Пуато – по-моему, он безобиден. Засадить его за решетку вы всегда успеете.
– А мадам?
– Это уже не ваша печаль. Поиски продолжат мои люди. И вот что: выставьте охрану возле кабинета. Никого, кроме комиссара Дижона, к документам не подпускать. Отвечаете головой.
– Будет исполнено, господин инспектор.
И Рише зашагал к выходу, провожаемый нестройным хором криков и всхлипов. Запах слизи следовал за ним назойливым призраком.
ДНЕВНИК ГИПНОТИЧЕСКОЙ КОРРЕКЦИИ(извлечения)Пациент: Вероника Робар
Гипнотист: д-р Франсуа Вуазен
Дата начала коррекции: 13 апреля 1866 г.
Возраст пациента на начало коррекции: 14 лет
Жалобы: выраженная несимметричность лица, умеренно выраженное косоглазие, жирная кожа
Предполагаемый курс коррекции: сеансы усиленного косметического гипноза, количество – по необходимости
13 апреля 1866 г.
Первый сеанс прошел с умеренным успехом. Чтобы ввести пациентку в гипнотический сон, потребовалось менее двух минут. Внушение, однако, не дало ожидаемых результатов: хотя команды гипнотиста воспринимаются пациенткой в полном объеме, никакой физиологической реакции за ними не следует. Среди возможных причин – недоверие пациентки гипнотисту.
19 апреля 1866 г.
Никаких видимых результатов. Сознание пациентки по-прежнему сопротивляется внушению. В состоянии бодрствования, однако, пациентка настроена благожелательно и верит в положительный эффект от коррекции. Гипотезу о недоверии гипнотисту следует признать ошибочной.
