Чародейка подошла, смерила байфанку холодным взглядом сверху-вниз, хоть они были почти одного роста, и отметила, что та очень мила, несмотря на экзотичность внешности. Хотя совсем небогата грудью — всего-то два маленьких, едва заметных бугорка с выпирающими из-под тонкой ткани острыми сосками. Чародейка уперлась в бок, горделиво приосанилась и выпятила свою грудь, выгодно приподнятую кобальтовым платьем с открытыми плечами. Девушка смиренно приняла поражение, покорно склоняя голову и пряча глаза и улыбку. Змеиную, но чародейка решила сделать вид, что не заметила этого и не поняла.
— Выйди, пожалуйста, — сказала она. — Я хочу побыть с ним. Наедине.
Байфанка снова поклонилась и, сунув руки в широкие рукава, покорно вышла, мягко ступая босыми ногами по пушистому ковру. Чародейка проводила ее взглядом — девица откровенно и призывно виляла бедрами и крутила задницей, по которой смертельно захотелось дать хорошего, звонкого и крепкого шлепка.
Дождавшись, когда дверь закроется, чародейка осмотрела стол вблизи. Заметив разложенный на полотенце набор пугающего вида игл разной длины и толщины, она невольно погладила левую грудь. Затем, задумчиво крутя пальцами сапфировую подвеску черной бархатки на шее, заглянула в оставленный лист пергамента — он был пуст, если не считать водяных разводов от кисти. При желании можно было разглядеть какой-то рисунок, но желание отсутствовало.
Чародейка придвинула к кровати стул и села, разгладила складки юбки. Гаспар спал. Или делал вид, что спал. За два дня, прошедших с приема в Люмском дворце, он стал выглядеть значительно лучше: синева и опухоль с лица почти спала, синяки рассасывались, ссадины и разбитые губы почти зажили. Только кое-где на лбу и лице виднелись свежие крапинки от игл, которыми его колола эта странная девица. Еще она прикладывала компрессы с сильно и не очень приятно пахнущими примочками и разрисовывала черной тушью ему все лицо своими байфанскими рисунками.
Чародейка молча и задумчиво смотрела на Гаспара, почти не моргая, и настолько погрузилась в размышления, что не уловила момент, когда он проснулся.
— Хорошо выглядишь для покойницы, — не очень внятно, хрипло сказал Гаспар.
— А ты не очень… для живого, — тоскливо улыбнулась чародейка. — Ну-ка улыбнись.
Менталист крепко сжал челюсти и губы и упрямо помотал головой. Чародейка строго посмотрела на него исподлобья — взгляд, с которым лучше не спорить. Гаспар сдался и на пару мгновений обнажил в недовольном оскале зубы. Чародейка сочувственно покачала головой.
— Теперь вы с Бруно в одном клубе, — подметила она.
— Не шмешно, — шамкнул Гаспар, ощупывая языком дырки на месте пары выбитых Месмером верхних зубов.
— Я и не смеюсь. Не расстраивайся, — она протянула руку и погладила его по горячему плечу. — Я знаю в столице одного чародея-дантиста. Цены у него бессовестные, но работу свою знает. Когда приедем — обязательно сходим. Обещаю, не заметишь разницы.
— Тебе легко говорить, — Гаспар пощупал левую щеку и верхнюю губу, проверяя, как они проваливаются из-за потери. — А я любил эти зубы — я с ними столько лет прожил.
Он приподнялся на кровати и забрался на ворох подушек, устроившись полусидя. Чародейке очень захотелось поправить сбившийся ворот его ночной рубашки, чтобы не видеть это неопрятное безобразие.
— Сейчас утро, ночь? — оглянулся Гаспар.
— Вечер.
Менталист потер лоб и стянул с себя компресс, растер на пальцах потекшую тушь, поморщился.
— Отвратительно, — почавкал он пару раз.
Бирюзовые глаза чародейки ядовито засияли в полумраке комнаты.
— Неужели общество этой милой дикарки тебе не пришлось по душе? — невинно поинтересовалась она.
— Отвратительно, что я опять валяюсь в полукоме, — окрепшим голосом пояснил Гаспар. — Не до дикарок как-то…
— Зря. У нее такая сладкая попка, м-м-м, — голодно облизнулась чародейка, закатив глаза. — Ты ее уже попробовал?
Менталист недоуменно посмотрел на нее, смущенно кашлянул.
— Она меня вроде как лечит, а не…
— Ерзая по тебе промежностью?
— У них это зовется «медицина», — менталист подтянул одеяло, за которым можно было бы хоть немного укрыться.
— Ах вот как… — со всей женской понятливостью протянула чародейка.
Гаспар за двадцать девять лет свой жизни хоть и не снискал репутацию сердцееда и искушенного дегустатора женских попок и всего прилагающегося, но кое-как научился распознавать женские сигналы. Особенно от этой конкретной, которая сидела у его кровати и делала вид, что совершенно на него не обижена.
— Даниэль… — поморщился Гаспар.
— Даниэль умерла, — холодно перебила его она. — Можешь ее смело забыть.
— Да ведь я ее только что запомнил… — обреченно пробормотал менталист.
— А что делать, — развела руками чародейка. — Жизнь жестока. Графиня ля Фирэ покинула этот мир в самом расцвете лет и красоты, лишив его самого прекрасного, что в нем было.
Гаспар не сильно вдохновился этим автонекрологом.
— Как же теперь величать вас, мадмуазель?
— Я еще не решила, — кокетливо проговорила мадмуазель. — Но вам, мсье комиссар, так и быть, в великой милости своей разрешу пока что величать нас… — она сделала напряженную паузу, запрокинув голову, и наставила палец, когда ее осенила гениальная идея: — Аврора.
— Аврора Кто-То-Там? — настороженно уточнил Гаспар.
— Нет, просто Аврора. Цените мое милосердие, мсье комиссар, — чародейка легко щелкнула его по кончику носа.
— Ценю. Но ведь Аврора тоже давно умерла.
— Для тебя она чудесным образом воскресла. Как ты себя чувствуешь? — резко переменила тему чародейка.
— Не поверишь, — неловко улыбнулся Гаспар, — но давно не чувствовал себя лучше. Эти ее иголки просто заколдованные. Майсун уверяет, что уже завтра почти не останется следов.
— Она же не говорит по-нашему, — прищурилась Аврора.
Гаспар растерялся, соображая, что ответить.
— Но как-то все понимает, — нашелся он. — И громко думает.
— Хм, — Аврора покрутила пальцами подвеску и подумала. Очень громко. Так, что Гаспар приложил ладонь к покрасневшему лицу.
— Аврора… — осуждающе протянул он, сгибая ноги в коленях и смущенно отворачиваясь.
— Что? — невинно похлопала ресницами чародейка. — Неужели ты против, если я сама ее попробую? Не будь жадиной, — она надула губы, — тебе все равно не до дикарок.
Гаспар недовольно наморщил лоб. Аврора, хоть и довольная результатом, признала, что все-таки перегнула палку. Но с другой стороны, раз мужской член так бурно реагирует на дурацкие мыслишки о паре голых женских задниц, значит, мужчина здоров и полон сил.
— Не обижайся на меня, — примиряюще улыбнулась Аврора. — Она — молодец, раз так быстро поставила тебя на ноги. Я рада, что в кои-то веки ты не лежишь умирающим лебедем, а мне не приходится над тобой трястись, не зная, что делать.
— Скажи лучше, как там начальство? — сменил тему Гаспар.
Аврора легкомысленно пожала голыми плечами:
— Сама доброта и приветливость.
— То есть… — Гаспар поскреб щетину на подбородке, — все настолько плохо?
Аврора пожала плечами еще легкомысленнее, крутя подвеску.
— Ну… с другой стороны, — неуверенно пробормотал Гаспар, — если бы он хотел меня четвертовать, наверно, не стал бы лечить…
— Какой наивный мальчик, — коротко хихикнула чародейка и наклонилась, чтобы потрепать его по волосам.
Затем встала, пересела на край кровати и наконец-то поправила раздражающий воротник рубашки менталиста.
— То есть он ничего не говорил? — забеспокоился Гаспар. — Не намекал даже?
— Никогда не угадаешь, что у папочки на уме, пока он не сделает, что задумал. Он до самой экзекуции будет с тебя пылинки сдувать, холить и лелеять, чтоб ты помучился подольше.
Гаспар поерзал на постели, умоляюще глянул на чародейку.
— Но вообще, не думаю, что он все еще злится, — успокоила она, пытаясь привести растрепанные волосы менталиста в хоть какое-то подобие прически. — Иначе не стал бы меня воскрешать. Даже не шлепнул ни разу в воспитательных целях и не пожурил пальцем. Хотя, может, ему просто некогда. Его же почти нет — пропадает целыми днями. Решает государственные дела, расхлебывает, что мы заварили, оправдывается перед сестрой…
