Он перевернул кузнечика кверху брюхом. Левой рукой вытащил из ножен кинжал с широким, зазубренным на конце лезвием и несколько раз ткнул острием туда, где крепи-лись лапки железного насекомого. Будто ритм отбил. А потом быстро поднёс к лицу боди-гарда.
Кузнечик шевельнулся. Хамелеоньи глаза заворочались в орбитах, челюсти разо-шлись и с резким щелчком сомкнулись. Потом ещё раз, ещё и ещё. Казалось, тварь ищет, во что бы вцепиться.
– Видишь, кушать хочет, – сказал Иванов. – Решай скорее, чем мне его покормить? Что тебе не жалко? Языком нельзя, ты ещё рассказать кое-что должен. Ушами или носом? Не эстетично. Глазом? Хорошая идея. Жаль, он может увлечься и добраться до мозгов. Запущу-ка я его, пожалуй, тебе в штаны.
Действия капитана были омерзительны. Его нужно было немедленно остановить. Марк уже почти набрался духу, чтобы возвысить голос против этой гестаповщины, но его опередили.
– Кончай. Издеваться, – просипел Годов. – Я знаю. Куда ведут. Пути.
– Повезло тебе, Семёныч, – с видимым сожалением проговорил Иванов.
Он бросил кузнечика на пол и с маху опустил на него ногу. Ноги у него были обуты в высокие калоши со шнуровкой и тонкой резиновой подошвой, однако стальной панцирь насекомого лопнул, будто гнилой орех под молотком.
* * *
Отец откинул носком самый крупный обломок раздавленного механо-инсекта и, флегматично поигрывая ножом над горлом Семёныча, предложил Годову:
– Докладывай, рокер.
Годов уставился на него сквозь космы. Голова у легенды панк-рока подёргивалась, точно у поперхнувшейся курицы.
– Рельсы проложены. В экспериментальный. Цех. Он подземный. И далеко отсюда. Раньше там. Делали. Что-то секретное. Доступ был. Строго ограничен. Лично я никогда. Не бывал. Перед продажей завода. Хайдарову. Всё оборудование. Вроде как. Вывезли. А тоннель. Вроде как. Взорвали. Его должны были. Затопить. Воды пруда.
– Видать, плохо взрывали, – сказал отец, продолжая вычерчивать ножом знаки неве-домого алфавита. – Ну что, Фишер, переводи господам империалистам, что им сейчас придётся сделать трудный выбор. Либо они едут вместе с гражданами России по супер-секретной ветке суперсекретного метро. После чего я буду обязан их уничтожить. Либо остаются здесь и прикрывают тылы. Тогда им ничего не грозит.
Фишер совершенно неожиданно вспылил:
– Знаете что, капитан! Прекращайте свои издевательские… своё издевательство. Над всеми нами. Надоело. Ведёте себя как дешёвый паяц.
Отец иронично приподнял бровь и сказал:
– Ах ты, неблагодарная скотинка. Да ведь если я расскажу твоему боссу…
Он вдруг осёкся и начал прислушиваться. Лицо у него исказилось, словно от боли.
– Что случилось, бать? – обеспокоенно спросил я, забыв о конспирации.
– Мне пора, – сказал он. – Слышишь, зовут?
– Ничего я не слышу!
– Потому что не умеешь слушать. Я научу. Когда вернусь.
Он резко опустил вооружённую руку. Нож врезался Семёнычу в горло, пробил на-сквозь и с глухим стуком вонзился в крышку ящика. Кто-то тонко, надрывно завизжал. Отец развернулся и очень быстро побежал параллельно железнодорожному рву. Он уско-рялся сильнее и сильнее – и, когда достиг дальней стены, мчался быстрее, чем Харлей по шоссе. На этой безумной скорости он врезался в стену.
Послышался всплеск, будто отец нырнул не в железобетон, а в воду, и его не стало.
В тот же момент начали ломаться ящики. Они рассыпались по дощечке, точно из-нутри их лупили могучие кулаки. Из образовавшихся дыр вываливались ярко-синие пла-стиковые соты. Раздирая их, наружу выползала ожившая саранча. Через считанные секун-ды всё вокруг было скрыто под шевелящейся, металлически стрекочущей, сверкающей глазками чёрной массой.
– Похоже, нам капец, чувачок, – тявкнул Жерар.
– Не факт, – сказал я и попятился.
– Уходим! – рявкнул Конёк-Горбунок. – Go! Go! Go!
Точно услышав его, гофрированные ворота у нас за спиной начали закрываться, дре-безжа сигнализацией. Ползли они медленно, и мы наверняка успели бы выскочить из склада, но тут саранча поднялась в воздух. Сразу стало темно – железная стая накрыла нас будто колоколом. Лишь слабо мерцали алые точки тысяч наведённых на нас глазков.
– А вот теперь точно капец, – сказал я.
* * *
Матерясь сквозь зубы, Декстер выхватил меч. Марк испуганно прянул в сторону, споткнулся и с маху сел на пол. В зад впились обломки досок. Он потянулся к пистолету, но остановился, едва дотронувшись до рукоятки. Смысла в этом не было ни малейшего. Разве что пустить пулю в висок, когда саранча начнёт пожирать его заживо. Марк дёрнул клапан. Заело.
Черный купол медленно опускался. Насекомые образовали его, плотно сомкнувшись боками и сцепившись конечностями. Купол, наверное, мог существовать очень долго, как эскимосское иглу, сложенное из снежных кирпичиков. Но саранчуки один за другим вы-крашивались из него, словно семечки из перезрелого подсолнуха, и прочность сооружения уменьшалась прямо на глазах. Скоро, очень скоро из стенки выпадет роковое зерно, и лю-ди окажутся погребены под железным саваном.
Фишер хотел заплакать от жалости к себе, но слёз не было. Повинуясь безумной на-дежде на лучшее, он выдрал из кармана зерцало Макоши и уставился в него. Стекло было сизым, как стальная окалина. Сквозь единственный прозрачный глазок виделась чудо-вищная сцена: маленький человечек, не то борющийся, не то сочетающийся с огромным, но редкостно изящным пауком. Нижняя часть человечка неистово двигалась. Однако го-лова уже исчезла в пасти паука. Глянцевые жвала полосовали голые плечи.
– Да сделайте же что-нибудь! – взвыл Марк и заколотил зерцалом по полу.
Оправа загудела как колокол, но стекло почему-то не разбилось. Даже не треснуло.
– Успокойся, сынок, – пророкотал откуда-то сверху Дядюшка Джи. – Я справлюсь с этим.
Марк поднял лицо. Луизианский Лев стоял, широко расставив ноги и вскинув над головой трость. Его поза напоминала гигантскую букву «Х» с перекладиной сверху. Он встряхнул гривой и заговорил.
Язык, на котором он говорил, был странен. Слова напоминали русские, но более строгие, холодные и намеренно укороченные. Они словно родились от фантастического брака латыни и старославянского. Это был сильный язык, подчиняющий и указующий. Созданный, чтобы повелевать броненосными флотами и танковыми армиями.
Саранча повиновалась ему, как стадо повинуется хлопкам пастушеского бича. Верх купола раскрылся и стал заворачиваться наружу десятком неровных лепестков. Насеко-мые торопливо ползли друг по другу, некоторые срывались, падали и тут же каменели. Когда сооружение превратилось в сужающуюся кверху трубу с рваной кромкой, ЛЛ за-свистел по-разбойничьи и переломил трость о колено. Раздался мокрый хруст – как будто переломилась не палка, а позвоночник.
