— Самобичевание? — спросил я.
— Едва ли, — без энтузиазма отозвался Фостер. — Подробности слишком туманны, чтобы выдвинуть точное предположение, но для тех, кто знает толк в подобных вещах, есть лишь одно разумное объяснение: монахи склонились к поклонению рогатому, то есть дьяволу. Монахи показали свое истинное лицо: бессердечные, жестокие и циничные, они находили нескрываемое удовольствие в порабощении всех, кого могли заполучить в распространяющиеся сети своего могущества и влияния. Их ненавидели все жители: и мужчины, и женщины, и дети. Наконец, вытерпев не один месяц, народ взбунтовался, разгромил монастырь и перебил всех монахов. Аббата же обрекли на казнь более лютую. На сельской площади, вот на этой самой, которую мы с вами видим в окно, — Фостер показал на мальчишек, гоняющих по зеленой лужайке мяч, — настоятеля монастыря казнили. Из некоторых источников, в особенности это явствует из серии гравюр на дереве Адриана Уика «Хроники сельской жизни», изданных в Лондоне в конце восемнадцатого века, следует, что расправа была воистину садистской. Виной тому были несчастья, которые аббат навлек на жителей округи. Его вздернули на виселице, но в последний момент веревку обрезали и спасли нечестивцу жизнь, однако лишь для того, чтобы палач выпустил ему кишки и сжег их на глазах самого аббата. Когда он испустил последний вздох, тело рассекли на четыре части, а останки опять же вздернули на железной виселице для того, чтобы дождь, разложение и летний зной сделали свое дело.
— Жестокое правосудие, — заметил я. — Даже для такого нечестивца.
Фостер в раздумье поднял брови.
— Кто знает, — проговорил он. — Даже если справедливость правосудия можно назвать спорной, весьма удивительна сила духа, с которой аббат встретил свою участь. Когда ему на шею накинули веревку, он произнес, причем ухмыляясь, фразу весьма убийственного содержания: «Exurgent mortui et ad me veniunt!» Что в переводе с латинского означает: «Восстаньте, мертвые, и придите ко мне!» — Фостер сделал паузу, глядя на меня пытливым взором поверх очков. — С этой фразой я сталкивался до того, как прочел обстоятельства смерти аббата, и понял, что народ Фенли никоим образом не ошибся в жутких подозрениях относительно монаха: это слова из древней магической книги «Красный дракон», сочинение которой приписывают папе римскому Гонорию.
— Если по-особому произнести эту фразу, думаю, она прозвучит как угроза, — предположил я.
— Совершенно верно. Именно эта мысль пришла в голову народу Фенли, когда на следующее после казни утро обнаружилось, что останки аббата больше не висят на виселице, а исчезли, причем без малейшего следа. Обращаясь к церковным суевериям, некоторые сочли, что ночью явился дьявол, чтобы забрать принадлежавшее ему по праву и унести в ад. Я же думаю, что одному или нескольким монахам удилось избежать резни и именно они забрали труп аббата и похоронили его в соответствии с обрядами своей порочной веры. Но события той ночи так и останутся под мраком тайны, а весьма живописная картинка рогатого дьявола, когтистыми пальцами выдергивающего c виселицы кости аббата, как изображено на одной гравюре в книге Уика, будет привлекать внимание любителей подобных историй.
— Значит, пентаграмма в подвале относится к временам аббатства, — решил я.
— Полагаю, что так. Подвалы стали принадлежностью нового здания, выстроенного на этом же месте.
— Признаюсь, я удивлен, что кто-то решил строиться там.
— Сэр Роберт Толбридж был таким человеком, который запросто возвел бы дом хоть в преддверии ада. Ему было наплевать на все то, чего боялись остальные. На самом же деле я даже думаю, что именно поэтому он решил строиться именно там.
— И что же, хорошо ли ему там жилось?
— К сожалению, недолго он наслаждался новым домом. Вскоре после переезда его убили ночью в парке.
— Что, конечно же, доказало реальность страха призрачного мщения.
— В данном случае — нет. Вскоре повесили двух человек. Их обвинили в убийстве с целью грабежа. Но прошлое поместья нельзя назвать счастливым. Казалось, этот дом и несчастья связаны неразрывно. Говорят, это место невезучее.
— Что, сказки о блуждающих призраках? — поинтересовался я. — Вопящие черепа и пятна крови на полу?
Возможно, Фостер решил, что мой вопрос продиктован иронией, поэтому холодно ответил, что несчастливым считался не сам дом, а окружающие его земли.
— Внутри дома смерти наступали от естественных причин, — сказал он. — Другое дело — парк… — Он многозначительно замолчал. — Кто-то назовет это суеверными выдумками, но лишь беспечный и неосмотрительный глупец осмелится ночью сунуться в парк Дома Вязов.
— Ну, по крайней мере один местный житель так не считает, — заметил я.
— Местный, вы говорите? — живо заинтересовался Фостер. — Вы меня удивляете. В Фенли народу немного, еще того меньше тех, кто по доброй воле рискнул бы отправиться в это дурное место ночью. Вы случайно не знаете, кто бы это мог быть?
— Боюсь, что нет. Я видел его поздно ночью и не смог в темноте разглядеть лицо. Я принял его за бродягу, а Пул, который видел этого человека и раньше, считает его браконьером, кратчайшим путем добирающимся в лес.
— Очень странно. И только доказывает, как плохо я изучил эту местность за десять лет. Считается, что единственным браконьером, который не побоялся побывать там, был Ян Тэб, чье растерзанное тело поставило констеблей перед неразрешимой задачей. Убийц так и не нашли. Печальный пример бедняги сослужил уроком: с тех пор люди туда не ходят. Но это произошло лет тридцать назад, и, быть может, нынешняя молодежь ничего не боится. — Фостер многозначительно посмотрел на часы и сказал, что ему пора возвращаться на работу. — Было приятно побеседовать с вами, — сказал он на прощание, — но в библиотеке еще столько работы до закрытия! Однако я надеюсь, что вы снова зайдете ко мне, когда окажетесь в Фенли.
Обдумывая на обратном пути услышанное, я решил, что, хотя в Фенли я узнал много интересного, полученная информация вряд ли поможет мне умерить восторг Пула по поводу дома. Зато у него чуть уляжется беспокойство насчет подвала и пробудится интерес к истории.
Когда я зашел в холл, то очень удивился, что Пула дома нет. Перед моим отъездом в Фенли друг говорил, что никуда не уйдет, поэтому я никак не мог объяснить себе его отсутствие. Пулу вовсе не было свойственно говорить одно, а делать другое. Я бросился на поиски с необоснованной поспешностью. Может, с ним произошел несчастный случай, подумал я, вспомнив прохудившийся пол в верхних комнатах. Шли минуты, ни в одной комнате Пула не было, и смутные опасения начали перерастать в тревогу.
