В тот момент, когда Гард, выскочив из кабинета, бросился в полуподвал, по узкому тюремному коридору ему навстречу несся хохот. Чутким ухом Гард уловил, что смеются оба дежурных надзирателя, стоя у камеры номер 3.
Надзиратели наслаждались веселым и забавным зрелищем. Только что водворенный в третью камеру профессор Грейчер вызвал их из дежурного помещения криками: «Вы что, олухи, с ума посходили?!» – и теперь утверждал, ни капельки не смущаясь, что он – инспектор полиции Таратура!
– А может, вы Юлий Цезарь? – хохотал наиболее грамотный из надзирателей.
– Ох, уморил! – держась за живот, вторил другой.
Вся тюрьма прислушивалась к их веселью, лишающему одних заключенных покоя и дающему другим желанное развлечение.
– Ребята, вы действительно меня не узнаете? – чуть не плача от возмущения, кричал профессор Грейчер. – Вы рехнулись? Да это ж я, я, Таратура… Перестаньте ржать, в конце концов, и срочно вызовите Гарда! Я что вам сказал!
В ответ ему был дружный хохот.
– Ослы безмозглые! – бушевал Грейчер. – Болваны! Вы отсидите у меня под арестом по десять суток каждый!
– Ха-ха-ха!
– А тебе, Смил, я ни за что не верну те пять кларков, которые взял в прошлую среду!
Словно поперхнувшись, оба надзирателя умолкли. В этот момент комиссар Гард и подоспел к камере. Еще издали он увидел профессора Грейчера, вцепившегося руками в решетку. На профессоре была желтая куртка Таратуры, но сидела она на нем как мешок. Оцепенелым взглядом уставившись на профессора Грейчера, Гард медленно подошел к камере, металлическим голосом попросил надзирателей удалиться и отпер замок своим ключом.
– Вы понимаете, Гард, эти болваны приняли меня за профессора Грейчера! – облегченно проговорил профессор Грейчер. – А куда делся сам профессор, я не знаю!
– Что же случилось? – еле выдавил из себя Гард, стараясь не глядеть на заключенного.
– Когда мы вошли с ним в камеру, он предложил мне сигарету и вынул портсигар…
– Какой портсигар?
– А черт его знает! Нормальный серебряный портсигар.
– И что дальше? – не глядя на Грейчера, спросил Гард.
– А дальше я не помню. Какой-то странный зеленый луч… потом удар в челюсть… Сказать по совести, это был достойный удар, комиссар, уж в этом я понимаю!
«Еще бы! – подумал Гард. – Ведь бил уже не профессор Таратуру, а Таратура профессора!»
– И что дальше?
– Когда я очнулся и поднял тревогу, эти болваны…
Гард взглянул в лицо говорящему. Холеные щеки, благородные усики скобкой, щелочкой сощуренные глаза и этот характерный породистый подбородок, свидетельствующий об отличной кормежке… Жуть какая!
– Послушайте меня, старина, – тихо произнес Гард. – Послушайте внимательно и спокойно, собрав всю волю и выдержку. Профессор Грейчер сбежал, украв ваше тело.
– Что?! – воскликнул заключенный. – Что вы говорите. Гард? Вы мне не верите?!
– Дай руку, Таратура, – строго сказал комиссар. – Ты чувствуешь, у тебя выросли усы? Разве ты когда-нибудь носил усы? Ты чувствуешь, что у тебя стало меньше сил? Что твоя тужурка висит на тебе как на вешалке? Ты понимаешь…
Таратура медленно сполз по стене на пол камеры.
– Это правда, комиссар? – тихо спросил он, глядя оттуда на Гарда обезумевшими глазами. – Но ведь этого не может быть! Комиссар, этого не может быть!!! – С ним начиналась истерика, хотя он прежде был сильным человеком, способным переносить любые страхи и ужасы. – Ведь это чушь, комиссар! – Таратура стал рвать на себе волосы, царапать свои холеные щеки, ломать пальцы. Гард с трудом сдерживал его, и по всей тюрьме, усиленное гениальной акустикой, неслось: – Это чушь, чушь, чушь!..
Министр внутренних дел Воннел обожал отчеты. С величайшим наслаждением он читал и перечитывал все, что писали ему агенты и руководители ведомств, и с не меньшим удовольствием сам составлял докладные в адрес правительства. Пожалуй, в нем погиб великий сценарист или репортер уголовной хроники, зато в нем процветал не менее великий пожиратель сенсаций. Открыто преступление или не открыто, задержан преступник или нет – все это почти не беспокоило Воннела, если отчет содержал в себе драматическое изложение события, снабженное сложным сюжетным ходом и всевозможными хитрыми перипетиями. Читая такие отчеты, Воннел хохотал и плакал, страдал и наслаждался, подпрыгивал в своем кресле, а в особенно жутких местах сползал под массивный стол.
Прослышав об этой страсти министра, комиссары и инспектора полиции стали нанимать профессиональных писателей, которые по скромным заметкам сочиняли потрясающие отчеты, а еще чаще просто выдумывали их. В стране, таким образом, одновременно процветали нераскрытая преступность и многословная отчетность, развиваясь параллельными, нигде не пересекающимися курсами.
Отчет комиссара Гарда произвел на министра жуткое – стало быть, прекрасное – впечатление. Дочитав до того места, где профессор Грейчер превращается в инспектора Таратуру, а Таратура – в профессора Грейчера, Воннел опустился под стол и просидел там, пока по его вызову не явился первый заместитель Оскар Пун. Тогда, выбравшись из-под стола, Воннел произнес трагическим голосом:
– Вы читали?!
Оскар Пун читал все на час раньше министра. Он кивнул и сказал:
– Я рад, господин министр, что отчет вам понравился.
– Но каков комиссар Гард! – восхищенно воскликнул министр. – Он никогда не славился выдумкой, а тут – на тебе, наворотил такую прелесть, что просто мурашки бегут по телу! Как вы думаете, Пун, не стоит ли доложить это дело президенту?
– Полагаю, господин министр, – ответил Пун, более реалистически смотрящий на вещи, – что сначала следовало бы выслушать комиссара Гарда.
– Он здесь?
– И не один, а с профессором Грейчером, который одновременно есть Таратура.
– Давайте их по одному, – приказал Воннел.
Через минуту Гард входил в кабинет министра.
– Поздравляю вас, комиссар! – вместо приветствия сказал Воннел, выходя из-за стола и протягивая комиссару руку, что означало награждение Гарда премией в размере месячного жалованья. – Вы написали превосходный отчет! До парноубийства не додумался пока ни один комиссар полиции! Гард! Вы – первый! Даже Альфред-дав-Купер…
– Я ничего не выдумал, господин министр, – перебил его Гард. – К сожалению, все то, что написано в отчете, произошло в действительности.
– Разумеется! – воскликнул Воннел. – Такое не придумаешь! Мы обменялись с моим заместителем мнениями и решили доложить дело президенту. Не так ли, господин Пун?
