Он соврал мне в поезде.
Глядя на него, Сиена пыталась понять, чем он занят. Тайком пишет кому-то текстовое сообщение? Скрытно шарит по Интернету? Пытается разгадать тайну стихотворения Зобриста до того, как это смогут сделать Лэнгдон и Сиена?
Так или иначе, он грубо ей солгал.
Я не могу ему доверять.
У Сиены возникло побуждение кинуться к нему и поймать его с поличным, но она быстро передумала и решила скользнуть обратно в толпу, пока он ее не засек. Она продолжила путь к базилике, ища взглядом Лэнгдона. Надо его предостеречь, сказать, чтобы он больше ничего Феррису не сообщал.
До базилики оставалось всего шагов пятьдесят, когда чья-то рука с силой потянула ее сзади за свитер.
Она резко крутанулась и оказалась лицом к лицу с Феррисом.
Человек с покрытым сыпью лицом тяжело дышал, он явно догонял ее через толпу на пределе сил. В нем было что-то отчаянное, чего Сиена раньше не замечала.
— Извините, — проговорил он, задыхаясь. — Я потерял вас в толпе.
Чуть только посмотрев ему в глаза, Сиена уже знала точно.
Он что-то скрывает.
Подойдя к базилике Сан-Марко, Лэнгдон, к своему удивлению, обнаружил, что двоих спутников за ним нет. Удивило его и отсутствие очереди туристов перед входом в собор. Но потом он вспомнил, что дело идет к вечеру, а в Венеции в это время дня большинство туристов, отяжелев от плотного обеда с макаронами и вином, предпочитают не приобщаться дальше к истории, а гулять по площадям или попивать кофе.
Предполагая, что Сиена и Феррис вот-вот подтянутся, Лэнгдон обратил взгляд к дверям базилики. Давая иным знатокам повод посетовать на «сбивающую с толку избыточность доступа», нижний уровень здания почти целиком состоит из пяти входов с распахнутыми бронзовыми дверьми, обрамленными группами колонн и сводчатыми арками, и потому базилика выглядит очень гостеприимно — в чем, в чем, а в этом ей не откажешь.
Один из прекраснейших в Европе образцов византийской архитектуры, собор Сан-Марко создает ярко выраженное ощущение мягкой, нежной прихотливости. Резко отличаясь от Нотр-Дам и Шартрского собора, суровых, серых, устремленных ввысь, венецианская базилика, при всей своей внушительности, имеет куда более земной вид. В ширину она больше, чем в высоту, и увенчивают ее пять выбеленных куполов-полушарий, от которых исходит некая воздушная праздничность, побудившая не одного автора путеводителей сравнить собор со свадебным тортом-безе.
С возвышения над центральным входом в собор взирает на площадь, носящую имя апостола, стройная статуя Святого Марка.
Под его ногами — заостренная арка, выкрашенная в темно-синий цвет и усеянная золотыми звездами. На этом красочном фоне стоит золотой крылатый лев — блестящий талисман Венеции.
А под ним Лэнгдон увидел одно из самых знаменитых сокровищ базилики — четверку огромных бронзовых жеребцов, на которых играло в ту минуту предвечернее солнце.
Кони собора Сан-Марко.
В любую минуту, кажется, готовые соскочить с постаментов на площадь, эти бесценные жеребцы, как и многие другие венецианские сокровища, были вывезены из Константинополя в эпоху крестовых походов. Еще одно присвоенное грабителями-крестоносцами произведение искусства — пурпурная порфировая скульптура «Тетрархи» — находится под конями у юго-западного угла собора. Композиция знаменита, помимо прочего, тем, что, когда ее в тринадцатом веке забирали из Константинополя, у одного из тетрархов откололась ступня. В 1960-е годы эту ступню каким-то чудом нашли во время раскопок в Стамбуле. Венеция попросила передать ей недостающую часть композиции, но турецкие власти ответили просто: Вы украли скульптуру — мы сохраним за собой ступню.
— Мистер, вы купить? — раздался женский голос, заставляя Лэнгдона опустить глаза.
Грузная цыганка держала высокий шест, на котором висели венецианские маски. Большинство — в популярном стиле volto intero: стилизованные, закрывающие все лицо белые маски, какие часто надевали женщины во время карнавала. Еще там были игривые маски Коломбины в пол-лица, несколько баут с острым подбородком и моретта — маска без тесемок. Но внимание Лэнгдона привлекли не цветные изделия, а одна серовато-черная маска на самом верху шеста: мертвые глаза, казалось, угрожающе смотрели с высоты прямо на него поверх длинного носа-клюва.
Чумной доктор. Лэнгдон отвел взгляд, не нуждаясь в лишних напоминаниях о том, зачем он приехал в Венецию.
— Вы купить? — повторила цыганка.
Лэнгдон слабо улыбнулся и покачал головой:
— Sono molto belle, ma no, grazie[53].
Торговка двинулась дальше, и Лэнгдон следил глазами за зловещей чумной маской, качавшейся над толпой. Потом тяжело вздохнул и снова посмотрел на четверку бронзовых жеребцов на балконе второго этажа.
И тут его точно ударило.
Вдруг все элементы — кони собора, венецианские маски, ценности, грабительски вывезенные из Константинополя, — метнулись друг к другу и с треском соединились.
— Боже мой, — прошептал он, — я понял!
Роберт Лэнгдон был поражен.
Кони собора Сан-Марко!
Эта величественная четверка коней, царственно поднявших шеи, украшенные декоративными хомутами, внезапно навела Лэнгдона на неожиданное воспоминание, и это-то воспоминание объяснило ему ключевой элемент таинственного стихотворения на посмертной маске Данте.
Однажды некая знаменитость пригласила его на свадебное торжество в историческом месте — на ферме Раннимид в штате Нью-Гэмпшир, где родился жеребец Дансерз Имидж, выигравший Кентуккийское дерби. Частью щедрой развлекательной программы было выступление знаменитой труппы наездников «Behind the Mask»[54] — поразительный спектакль, исполненный всадниками в ослепительных венецианских костюмах и масках volto intero. Их черные как смоль фризские лошади были самыми крупными, каких Лэнгдон видел в жизни. Ошеломляющие гиганты с рельефными мышцами, с ниспадающими на копыта клоками шерсти, с дико развевающимися метровыми гривами на длинных грациозных шеях, они вихрем носились по полю, выбивая громкую дробь.
Красота фризских скакунов так подействовала на Лэнгдона, что, вернувшись домой, он поискал сведения о них в Интернете и узнал, что эти кони отлично проявляли себя на войне и потому были в чести у средневековых королей, что позднее породе грозило исчезновение, но сейчас численность ее выросла. Первоначально такого коня называли по-латыни Equus robustus, а нынешним названием порода обязана своей родине Фрисландии — исторической области в Нидерландах, где родился блестящий художник-график М. К. Эшер.
