– Сидеть, – зло произнес Ван Ален, когда визг Марии стих под сводами трапезного зала. – Даже не помышляй.
– Не надо, – попросил Курт, когда рыцарь попытался подняться с пола, и уточнил с подчеркнутой мягкостью: – Не в том смысле, чтоб вы продолжали стоять на коленях. Просто поднимайтесь медленно и не пытайтесь отнять свое оружие. Я верну его вам, когда вы успокоитесь.
– Да что там происходит, откройте! – уже на грани истерики выкрикнул голос снаружи, и он крикнул в ответ, не оборачиваясь к двери:
– Уходите!
– Что?!. Да ты с ума сошел! Куда я могу пойти!
– Господи, это просто безумие… – прошептала Мария, с ужасом взирая на происходящее вокруг; Ван Ален хмуро кивнул, не опуская руки с арбалетом и не отводя взгляда от торговца, белого, точно сугроб:
– Есть немного. Черт, Молот Ведьм, будь ты трижды проклят, прости Господи, во что ты меня втянул!
– Откройте!
– Уходите прочь, – повторил Курт и сделал шаг от двери вслед за рыцарем, поднявшимся на ноги. – Я этого не хотел, господин фон Зайденберг. Вы сами напросились… Бруно, назад.
Помощник нехотя отступил и медленно отошел снова к столу, где, притихнув, сидел Хагнер; торговец шевельнулся, то ли попытавшись снова сесть, то ли ступить вперед, и Ван Ален качнул головой:
– Не рыпайся, Феликс. Оружие не мое, непривычное, не дай Бог выстрелит. Я очень хочу просто положить его снова на стол, а это я смогу сделать, только если все будут спокойны и благоразумны.
– Дельная мысль, – согласился Курт. – Присядьте подле своего очередного единомышленника, господин фон Зайденберг, не пытайтесь продолжить. В Макарии приемам обучают по преимуществу подлым, и клинок в них не занимает главенствующие позиции, чего о знаменитой рыцарской выучке не скажешь.
– Верните мой меч, – потребовал рыцарь тихо, и он кивнул:
– Я ведь сказал, что верну. Сперва присядьте, дабы ни у кого из нас не было необходимости держать оружие направленным друг на друга.
– Откройте, откройте, откройте! – прорвалось снова, перемежаясь грохотом кулаков в тяжелые доски, и взгляд рыцаря снова сместился к порогу.
– Элиас! – жестко окликнул Курт, и рыцарь растерянно застыл, не зная, как ответить на фамильярность. – Послушайте меня, – продолжил он снова чуть мягче. – Присядьте. Просто присядьте, и давайте-ка мы все успокоимся. Ваша одинокая дама никуда не денется – ей некуда.
Несколько долгих мгновений в трапезном зале пребывали неподвижность и всеобщее молчание, в котором слышались все продолжающиеся призывы из-за запертой двери.
– Боже, она сведет меня с ума! – простонала Мария Дишер, пронзив безмолвие, точно острая сапожная игла, и Курт, снова отступив к порогу, вновь выкрикнул в темную створу:
– Я все равно не открою – как бы ни просили! Это последнее слово! Уходите!
Стук смолк так же внезапно, как и возник две минуты назад – теперь тишина была полной, и в ней слышно было лишь, как завывает ветер за ставнями и в трубе.
– Как это жестоко, – прокричал все тот же голос снова, но теперь в нем не было ни тени усталости или страдания – голос звучал уверенно, насмешливо и чуть раздраженно. – Разумно, но жестоко. Бросить несчастную женщину одну, в метели, на растерзание тварям – разве это достойно инквизитора?
Взгляд фон Зайденберга напротив окаменел, и багровое пятно от удара на виске стало видимо еще явственней и ярче на медленно бледнеющем лице.
– Что она сказала?.. – растерянно переспросил трактирщик.
– Вот черт… – проронил Ван Ален шепотом и вдруг сорвался с места, позабыв о торговце, как и все, застывшем в неподвижности.
По лестнице, поднимающейся к галерее, охотник взвился, едва не споткнувшись, все так же бегом бросившись к бойницам.
– Я знаю, что ты здесь, Максимилиан! – донеслось из-за двери, всё отдаляясь. – Чувствую! А что чувствуешь ты? Теперь ты все знаешь – так подумай, что чувствуешь! Ты сын своего отца, Максимилиан, и это тебе надо просто вспомнить!
– Черт! – рявкнул Ван Ален, когда закрытая ставня не поддалась с первого раза, и Курт окликнул, во все тянущейся тишине отчетливо и резко:
– Брось, Ян. Она ушла. Их попытка провалилась, она кинула ядовитую иголку напоследок – и ушла… Не суетись.
– Черт, черт! – ожесточенно выкрикнул охотник, со злостью ударив в ставню кулаком. – Надо было раньше, надо было… Черт!
– Спускайся, – вздохнул Курт и, помедлив, развернул отнятый клинок рукоятью вперед, протянув рыцарю. – Ваш меч, Элиас. Думаю, уж теперь вы не станете кидаться в драку.
– Господи Иисусе… – пробормотал торговец, и Ван Ален оборвал с ожесточением и едва сдерживаемым бешенством:
– Не сейчас, Феликс! Только слово, еще одно только слово – и я заткну тебя сам!
– Господи Иисусе… – повторил за ним рыцарь, глядя на меч в своей руке остановившимся взглядом, и, попятившись, обессиленно опустился на скамью у стола.
Тишина возвратилась снова, повисши вокруг, как туман, и когда охотник, сойдя с лестницы, отложил арбалет на стол, от этого тихого стука все вздрогнули, будто от грохота разбившегося камня.
– Боже, – тяжело выдохнул фон Зайденберг, не с первой попытки убрав таки клинок в ножны. – И впрямь какое-то сумасшествие… Я должен принести извинения гласно, майстер инквизитор, или моего унижения вам довольно?
– Не стоит принимать все это так близко к сердцу, Элиас, – отозвался Курт, пройдя снова к своему столу и усевшись чуть в стороне от Хагнера, глядящего перед собой потемневшим взглядом. – Если вы полагаете, что я имею нечто против вас лично…
– А ведь мне стоило подождать всего полминуты для того, чтобы услышать подтверждение вашей правоты.
– Это я и намеревался вам втолковать, – не стал спорить он. – Если б вы, как я просил, просто сели и выслушали меня спокойно.
– А вы, – вмешался торговец, всеми силами пытаясь сохранить остатки достоинства, – вот так, загодя, были убеждены, что все произойдет так, а не иначе? Не попускали себе даже думать, что могли ошибиться?
– Но он не ошибся, – робко заметил Альфред Велле, и Феликс отмахнулся:
– Это случайность.
– Итак, – чуть повысил голос Курт, – все, я вижу, приходят в себя?.. Если так, умолкните и выслушайте мои обоснования хотя бы теперь. Я оставил ее за дверью? Да. И что обыкновенный человек сделал бы на ее месте? Помните, Элиас, я сказал вам, что она никуда не денется? Что ей некуда? Будь она человеком, это было бы верно. Никуда бы она не ушла. Вообразите – женщина, одна, пешая, пережившая смерть супруга, несколько часов кряду бродившая в метели на ужасающем холоде, голодная, испуганная, находит, наконец, человеческое жилье. Там, за дверью, тепло, пища и отдых. Там жизнь. Она потребовала – ее не впустили. После она сбавляет тон, переходя к попыткам договориться. Снова отказ. А теперь скажите, что бы вы стали делать на ее месте, если б я так и продолжал говорить «нет» еще хотя бы несколько минут? Неужто впрямь ушли бы? В надежде, что тут, на пустой дороге, невзначай завалялся еще один трактирчик, где охрана не столь строптива? После всего пережитого обыкновенный человек схватился бы за эту дверь, как утопающий за попавшую под руку ветку, потому что ничего иного не остается. Даже если бы не было этого ее последнего выпада, подтвердившего мои подозрения, даже если бы она просто молча ушла, поняв, что их план не удался – это все равно ясно показало бы, что я прав. Настоящая заплутавшая странница осталась бы у порога, просила бы, снова грозила, умоляла, плакала, царапала бы эту дверь и билась бы в нее головой, но не ушла бы. Потому что некуда. Нам стоило всего лишь немного выждать, Элиас, тут вы правы, и все разрешилось бы само собою.
