И только когда те, у кого после многочасового стояния при минус пяти по Ремуару выкристаллизовалось нетерпение или отмерзло любопытство, стали предлагать соседям обидеться и уйти, в конце Господской мелькнуло движение, и не вошедшие на площадь и застрявшие на тротуарах этой улицы горожане закричали нестройное, но долгожданное: «едут, едут».
И торжественная процессия из вереницы экипажей, каждый запряженный не менее чем четверкой лошадей, неспешно вкатилась на площадь.
Первая карета, местами золоченая, местами просто крашенная канареечно-желтой краской, остановилась в аккурат у самой лестницы помоста. Грянула бравурная музыка. С запяток расторопно соскочили два лакея и наперегонки бросились к дверце — один открывать ее, другой откидывать лестницу, выпуская на всеобщее обозрение сначала напыженного, наряженного и напомаженного графа, потом точно такую же, только в шубе подлиньше, графиню, и только затем — Ивана и Серафиму.
У Сеньки был такой вид, словно пригласили ее не на коронацию, а на похороны.
Иван соперничал с ней по части веселости и сосредоточенно не отрывал глаз от булыжника.
Толпа разразилась жиденькими выкриками сомнительного содержания и топотом[181].
Брендели, лучащиеся самодовольством и купающиеся в собственном триумфе, не замечали ничего.
Едва царский экипаж тронулся, как место его тут же заняла карета вторая, тоже с кротом на дверце, но видом похуже, размером поменьше, и с вызывающими жалость и неловкость следами потуг на серебрение. Дверца ее распахнулась самостоятельно, и на землю спрыгнул и проделал какие-то странные, но энергичные танцевальные па Воробейник.
— Эх, скользко, пень твою через колоду! — от души провозгласил он, и публика благодарно оживилась.
— Коротча, спесь не растряси, когда вылазить будешь! — обратился министр ковки и литья в глубину почти серебряного почти ландо.
— Да ну тебя к веряве! — прорычали ему в ответ, и на покрытый ледяной глазурью камень высадился министр канавизации, в точности повторив пируэты и фуэте своего коллеги по кабинету, и даже добавив новые.
— Третий пошел! — весело скомандовал он, и тут же в его рефлекторно сомкнувшиеся объятия выскочил Щеглик — министр охраны хорошего самочувствия.
Коротча повторил свой танцевальный номер на «бис», но уже в паре.
— Так вы лесенку-то изнутрей выкиньте, дуботолы! — крикнул какой-то доброхот из зрителей, и толпа расхохоталась.
Министры, сообщив советчику, что и без беззубых знают, совету всё же последовали, и дело пошло быстрее.
Некоторые, особо ловкие фокусники Лукоморья на представлениях достают из кармана штанов сначала дюжину связанных вместе носовых платков, потом шляпу, шарф, пару валенок, кролика и новое корыто. Но и они поразились бы и перекосились пожизненно от зависти при виде мистической феерии «двадцать пять министров на шести квадратных метрах».
Доверчивый постольский люд номера с шарфом и валенками не видел никогда и, к тому времени, когда последний глава гильдии, он же министр полезных ископаемых Медьведка покидал облегченно приподнявшийся на рессорах на полметра экипаж, толпа забыла повод, по которому она сегодня здесь собралась.
— Браво!
— Бис!
— Вы там что, друг на друге сидели?
— Нет, лежали!
— А еще раз слабо?
— Если ты мое место займешь — хоть сто раз!
— Нашел дурака!
— И искать не пришлось!
— Н-но!!!.. — гневно щелкнул кнутом кучер Бренделей, и посеребренный рыдван, едва не сбив замешкавшегося Комяка, с грохотом сорвался с места.
Дальнейшее прибытие почетных гостей проходило церемонно и неинтересно.
Баронесса Карбуран, баронесса Дрягва, вдовствующая баронесса Жермон, целый табунок спустившихся с гор дворян — не родственников Нафтанаила, все со свитами, с супругами, тетками, дядьями, приживалками и прихлебателями. У всех в руках бумажки с текстом клятвы верности новому государю, сочиненной накануне Бренделем лично, и срочно розданной только сегодня утром со строгим наказом учить наизусть, во избежание разнообразных последствий в самом начале правления[182]…
Речь Иванушки была невыразительна, зато сбивчива и запутанна.
Синдром ракушки, как окрестила его Сенька, работал на все сто.
Раза два Иван поздравил от имени и по поручению костейского народа восходящего на лукоморский престол барона Бренделя, три раза называл его то наследником Мечеслава, то Нафтанаила, то рода Медведей, потом выразил надежду, что народ обманет ожидания правителя, а также горячто пожелал ему успехов и свершений на загадочном внешнеполитическом поприще мировой арены. Раз восемь он просто не добрался до конца начатого несколькими минутами ранее предложения, и даже этого не заметил.
Трудно сказать, что думали об этом остальные гости, и думали ли вообще, но Брендель пребывал на этот счет в святом неведении. Всё его нетерпеливое внимание, весь жадный интерес, все пылающие чувства были сконцентрированы только в одном направлении — на резном ларце с выпуклой, как свод храма, крышкой, покоящемся на одетой в черно-зелено-белый балахон табуретке слева и чуть позади.
После окончания речи, наконец, наступил торжественный момент водружения стального артефакта ушедшего рода на поспешно обнаженную голову едва не подпрыгивающего от нетерпения графа.
— …и право короновать первого правителя династии Бренделей… — провозгласил загробным голосом Иван.
Граф благодушно кивнул и елейно прикрыл глазки и наклонил голову.
— …получает старейшина кабинета министров страны Костей…
Серафима протянула Коротче ларец с короной.
— …его превосходительство министр Коротча…
Министр трясущейся рукой откинул тяжелую крышку, попав при этом себе по подбородку и едва не отправившись в нокаут, и сделал неверный шаг вперед.
— …министр канавизации…
— ЧТО?! — шарахнулся и вытаращил глаза Брендель, словно из ларца неожиданно пахнуло министерским ремеслом.
Царевич подумал, что граф плохо расслышал, и любезно повторил, на это раз помедленнее, почетче и погромче:
— Ми-нистр ка-на-ви-за-ции…
— ЧЕГО?!
— Мастер золотарей и мусорщиков. Глава гильдии ассенизаторов и дворников, — с ледяной вежливостью пояснила Серафима и, справедливо считая, что уж с четвертого-то раза любое объяснение могло бы дойти и до самого сообразительного монарха, махнула рукой супругу: — Давай, продолжай.
Но давать продолжать граф был отнюдь не намерен.
— Да я!.. Да вы!.. Да он!.. — запунцовел и захлебнулся брезгливым негодованием Брендель.
Но, неожиданно почувствовав на себе колючие взгляды тысяч оценивающих глаз его будущих верноподданных, дрогнул и пошел на попятную.
— А… э-э-э… какого-нибудь другого министра для этой цели у вас нет?
— Согласно всемирно устоявшимся традициям, возложение символа царской власти на царское же чело должен производить старейшина, — пожала плечами и деревянно улыбнулась Сенька. — Но, если вас что-то не устраивает…
Граф обрадовался и закивал.
— …то вступление в должность можно и отменить.
— Пусть возлагает!
Ну, что ж…
Никто на это и не надеялся…
Очень-то.
И вообще, кто сказал, что в каждой истории обязательно должен быть хороший конец?
И, если совсем уж долго подумать, то Брендель — это не самое худшее, что могло случиться с государством. По сравнению, например, с караканским игом… или с царем Костеем… даже скользкий самовлюбленный мерзавец-граф…
Остается скользким, самовлюбленным мерзавцем, с чем его не сравнивай. Только уже не графом, а царем.
Мы придумали эти дурацкие соревнования, чтобы получилось как лучше… а получилось…
Ха.
Могли бы и раньше догадаться, куда ведут кривые дорожки, вымощенные благими намерениями.
Ишь, стоит, Сахар Медович: невинные глазки, благостное личико, сладкая улыбочка…
Убила бы.
Если б было за что.
Ну, не нравился он мне никогда, не нравится, и не будет нравиться, но ведь за это голову не рубят, в тюрьму не сажают, и даже из города не прогоняют…
А зря.
— …и право короновать первого правителя династии Бренделей… получает старейшина кабинета министров страны Костей… его превосходительство… министр канавизации… Коротча!..
Коротча передал ларец в руки второму по старшинству министру — Медьведке — и осторожно-осторожно, словно пытался украсть обед у задремавшего в полглаза крокодила, опустил обе руки, нащупывая обод головного убора костейских царей…
Есть!
Острые, блестящие оружейной сталью под неярким декабрьским небом зубцы короны медленно показались над краями ларца.
По сигналу Ивана зарокотали барабаны, грянули фанфары…
Коротча взвизгнул и отдернул руки.
Корона с глухим стуком упала обратно на дно.
