Сириус нашёлся в одном из кабинетов, где он о чём-то тихо беседовал с Римусом, причём, они сидели не за столом, а в креслах. Увидев меня на пороге, он приветливо мотнул головой:
— Заходи, Гарри!
— О чём это вы тут беседуете? — подозрительно спросил я.
— Да так... — Лунатик отвёл глаза в сторону и покраснел. — О делах сердечных.
— Это какое-то массовое заболевание! — пробормотал я, усаживаясь рядом на стул.
— А у тебя-то по этой части что не так? — поинтересовался он.
— А я хотел, как лучше... — объяснил я. Ничего не поняв из моего объяснения, Римус взглянул на Сириуса.
— А получилось — как всегда! — пояснил тот. Люпин со вздохом кивнул:
— Со мной — та же история.
Мы молча посидели несколько минут, а потом я спохватился:
— Сириус, у меня к тебе дело...
Римус дёрнулся в своём кресле, словно хотел встать, но тут же замер, пришпиленный к месту тяжёлым взглядом Бродяги.
— Ну, что ты всё время самоустраняешься, а? — сердито спросил крёстный. — Ты с нами в одной стае, и покинуть её у тебя не получится!
— Ну, почему же, — сказал я нарочито хриплым голосом. — Выход всегда есть... — я сделал паузу. — Вперёд ногами!
Римус выпучил глаза и чуть не подавился виноградным соком, который пил, а у Сириуса отпала челюсть. Ещё несколько секунд их вытянувшиеся лица напоминали портреты на стенах, а потом они дружно расхохотались.
— Предупреждать надо! — сказал Лунатик, отсмеявшись. — А я-то грешным делом думал, что у нас один лишь Бродяга такой больной на голову. Рассказывай, что у тебя там.
— Ты помнишь метлу, что ты мне подарил? — спросил я крёстного. — Ты не обидишься, если я её продам?
— Гарри! — строго сказал он и полез в карман за кошельком. — Тебе, что, денег не хватает?
Я объяснил ему, в чём дело. Сириус сразу понял, зачем мне это нужно, и мы начали обсуждать план.
— Ты же понимаешь, что принять “Нимбус” за “Чистомёт” может только редкий знаток мётел! — сказал Сириус.
— Ну да, — подтвердил Римус. — И прутья другие, и черенок, да ещё у “Нимбуса” этот их фирменный изгиб, для которого берутся самые близкие в земле ветви Гремучей Ивы.
— А главное — на нём выгравировано “Н-И-М-Б-У-С”! — веско добавил крёстный.
— Без паники! — ответил я. — Только без паники! Во-первых, Рон не то, что “Нимбус” от “Чистомёта”, он даже самолёт от аэроплана отличить не сможет!
Бродяга с Лунатиком переглянулись и опять заржали.
— Во-вторых, — сказал я после паузы, — надпись можно удалить и сделать новую.
— Но там же гравировка! — взмолился Римус. Крёстный, что-то смекнув, остановил его движением руки:
— Погоди! — и уже ко мне: — Ты что придумал?
— Тот мелок, которым мы рисовали септаграмму... — напомнил я. Его лицо просветлело. Люпин по-прежнему ничего не понимал.
— Магика Крета, — пояснил крёстный. Римус кивнул, узнав название.
— В общем, так... — сказал я. — Молли вышла отсюда двадцать минут назад. С её комплекцией она уже должна быть неподалёку от Косого, а там ей ещё проверить, нет ли Артура в баре Дырявого Котла, потом купить Рону новых пижам, и только после этого...
Сириус уже вернулся с моей метлой, а Римус начал выводить на ней “Чиста мёд”.
— Если ты именно так напишешь, то, боюсь, даже Рон почует подвох! — сказал ему я. — Нет, он, конечно, не поймёт, в чём дело, но мысль на задворках его сознания будет биться, как птица в клетке!
Сириус вздохнул, отобрал у Лунатика метлу, написал сам и произнёс заклинание, которое оставило на черенке ровную и красивую гравировку. В меру, конечно, его почерка, который, надо сказать, был ещё хуже моего. Потом он выловил каким-то чудом оказавшуюся у него на кухне Тонкс и объяснил ей, что делать, попросив при этом держать язык за зубами. Тонкс взяла метлу и трансгрессировала. Ну вот. Дело сделано. Остаётся только ждать. Я вернулся к себе в комнату и завалился на кровать, пытаясь вызвать в себе те переживания, которые как раз в данный момент должны мучить меня по Сценарию, а именно — почему такого замечательного Гарри Поттера не сделали старостой. Обнаружив, что ничего такого в себе вызвать не получится, я мысленно поставил жирную галочку. Сценарий не имеет власти над моими мыслями, и это, пусть и маленькое, но достижение.
Вернулся Рон и доложил, что Молли обещала ему позаботиться о “Чистомёте”. А я вспомнил, что я ещё не поздравил его.
— Послушай, Рон, — сказал я. — Ты — молодец!
— Да ну, — засмущался он. — Я вообще думал, что выбрать должны тебя!
— От меня слишком много хлопот!
— Это да... — он почесал в затылке и нацепил значок старосты на грудь. Потом снял и положил в карман штанов. Потом положил на тумбочку и, сморщив брови и уперев подбородок в кулак, стал тренироваться в телекинезе. Значок, однако, даже не подумал сдвинуться. Неунывающий Рон достал носок и стал значок протирать, от чего я невольно задержал дыхание, ибо запах был... К счастью, в комнату ввалились близнецы и пообещали Рону вставить значок в одно место и поворачивать, как заводной ключик, пока Рон сам не взлетит, без новой метлы. Он завернул значок в тот же носок и спрятал в карман. Я пообещал себе две вещи — никогда не трогать голыми руками значок Рона и никогда не просить у него носовой платок, который он обычно достаёт из того же кармана. Хотя, носовой платок я не стал бы просить в любом случае.
Пришла Молли и вручила Рону заветный свёрток с наказом не разворачивать пока. Естественно, Рон сразу его развернул и принялся цокать языком:
— Смотри, Гарри, новейшая модель “Чистомёта”! Настоящий красный дуб с осиновыми прутьями!
— Да, да, — сказал я. На самом деле, для человека несведущего и бронза выглядит, как латунь, что уж там говорить об опознании ветки Гремучей Ивы и берёзовых прутьев.
— Жаль только, на ней логотипа нет.
— А что там за логотип? — поинтересовался я.
— Что-то вроде дубового листа с двумя жёлудями у основания.
— К-хм! — чуть не подавился я. Да, как же мы про логотип-то забыли?
Когда мы спустились вниз, выяснилось, что Молли уже повесила транспарант по случаю достижений её младшенького. Эх, эту бы энергию — да в мирных целях! Потом пришёл Аластор Муди по прозвищу “Психоглаз”, тот самый, который целый год не терял бдительности в сундуке Барти Крауча. Краем глаза я увидел, как перекосило Сириуса, когда Молли приветствовала Муди, как у себя дома. Кому-то давно пора сменить замки!
Только я, собираясь воспользоваться всеобщей суматохой, попытался выскользнуть из-за стола, как Психоглаз выловил меня. Я знал, что он мне собирается показать и рассказать, но у меня в голове вдруг отчётливо всплыла фраза, которую полчаса спустя скажет Люпин. Один к двадцати! На двадцать фениксовцев — четыреста Пожирателей!
— Моя мама не была такой уж красавицей, — сказал я, показывая на фрагмент фотографии, на котором были мои родители. Муди хрюкнул.
— У неё были очень красивые глаза, Гарри. А главное — она очень тебя любила!
Я побрёл наверх. Мне предстояло стать свидетелем ещё одной неприятной сцены, а, точнее — того, как боггарт изводит Молли её ночными кошмарами. Когда Римус избавился от мерзкой твари, миссис Уизли ещё продолжала причитать, а они с Сириусом вполне профессионально её отчитывали, на корню гася истерику. Я дождался, пока все разойдутся и сказал ей, твёрдо глядя в глаза:
— Послушайте, Молли... Я обещаю вам, что никто не погибнет, ни Билл, ни Чарли, ни Перси, ни Фред с Джорджем, ни Рон, ни Джинни, ни Артур, ни вы. Мы победим Волдеморта и выживем, не будь я Гарри Поттер.
Словно чувствуя важность момента, она не бросилась душить меня, а лишь кивнула, и я пошёл к себе в комнату. Теперь мне нужно было улизнуть — сегодня последняя ночь, когда я смогу побыть с Дафной. Следующий раз — на зимних каникулах. Если, опять же, мне удастся улизнуть. Я накидал подушек под одеяло, чтобы со стороны выглядело, будто в моей кровати кто-то лежит, накинул мантию и осторожно двинулся к камину. Присутствие в доме Психоглаза слегка усложняло задачу, но не так сильно, как, к примеру наличие Молли, которой среди ночи срочно может захотеться бить в барабаны и трубить в трубы. Или Джинни, которой может взбрести... Бр-р-р! Меня передёрнуло, и я полез в камин.
В доме Гринграссов меня ждал домовой. Тот самый... Чанки!
— Мистер Поттер прибыл на место временной дислокации! — доложился я.
— Мистер Гринграсс ожидает мистера Поттера в каморке дневального! — задрал нос Чанки. Туше. Я пошёл за ним в кабинет Дэниела. В доме, в отличие от бедлама, творившегося на Гриммо, было тихо, да и время позднее уже было, судя по Алексу Паркинсону в пижаме и тапочках, которого я заметил в одном из зеркал. Дэниел сидел, как Сириус у себя днём — в кресле и со стаканом в руке. Только, в отличие от убеждённого, точнее, наученного жизнью, трезвенника Сириуса второй мой крёстный, судя по аромату и количества жидкости в посуде, которую он грел в ладони, пил коньяк. Немного, конечно. Так, “для сугреву”. Я сел в кресло рядом с ним. Дэниел посмотрел на меня и спросил:
