Гнилой пень доволен жизнью. Он часто и подолгу беседует со своим старым приятелем, с которым судьба и ветер свели его вновь после короткой разлуки. Приятель остепенился и уже не растет. Да и куда расти в той глубокой зловонной яме, полной гниющих растений, которую скрывал бумажный забор.
Неважно, когда это было, да и было ли вообще. В одной далекой стране жили сказочники. Сказочниками они становились, конечно же, не сразу. Сначала в стране рождался ребенок. Он рос, учился ходить, говорить, молчать, играл в прятки и «казаки-разбойники»; а потом вдруг начинал рассказывать сказки. Просто начинал и все. Такая уж была страна.
Когда сказки становились интересны и понятны не только родителям, но и цветам на склоне горы, старейшины собирали совет, где и решали: можно ли отпустить нового сказочника путешествовать по миру или нет. Чаще всего отпускали. Пусть идет. Может, погибнет в дороге или прибьет его кто-нибудь из благодарных слушателей — все меньше мороки.
Только одному парню не везло. Уж больно его сказки были невнятны. «Вы, батенька, стремитесь рассказать сразу обо всем. Откуда такая многозначительность на пустом месте у симпатичного молодого человека?» — сказал ему председатель совета в первый раз. «У вас, дорогуша, сказки чересчур надуманные, — сказали ему на другой год. — Не тужьтесь понапрасну, не придумывайте себе душу, лучше она от этого не станет».
Шло время. Его товарищи давно бродили по белу свету, изредка наведываясь в родные края, чтобы похвастаться успехами или посетовать на неудачи. Уже их дети и внуки готовили дорожные котомки, а парень все ни с места.
Наконец, когда бедняга в очередной раз собрался атаковать старейшин, председатель остановил его: «Послушайте, батенька, бросьте вы эти финтифлюшки, вы, слава богу, уже не юноша. Идите-ка лучше к нам, в совет». «Как же это?» — изумился парень. «Очень просто. По возрасту вы подходите, а умение высказывать мудрые суждения, судя по вашим… Мгм… Что ж вы стушевались? Думаете, в совете сидят сказочники? Ничуть. Всех нас, в свое время, не отпустили в большой мир. Главное, не робейте, и смело занимайте место среди нас». Парень согласился.
В самом деле, не всем же быть сказочниками, даже в стране сказочников.
Праздник кончился, пора подметать улицы. Вялые дворники с помятыми после ночной пирушки лицами уныло корябали метлами камни мостовой. На площади, не менее вялые и помятые рабочие разбирали огромную деревянную лестницу, уступами поднимавшуюся к маленькой площадке, огражденной тонкими перилами.
— Ты что делаешь, дура! — вдруг заорал пожилой работяга на своего напарника, отодравшего нижнюю ступеньку. — Как мы верхушку разбирать будем?
— Набок повалим, как! — огрызнулся парень.
— Я счас тебе рожу набок повалю! Прибивай ступеню обратно!
— Без нее сойдет…
— Я что сказал!
И парень поплелся к ящику с инструментами, что-то бормоча под нос.
* * *
Александро встал из-за стола и потянулся.
— Кто пишет по ночам, рискует никогда не проснуться однажды утром знаменитым, — назидательно произнес он своему отражению в осколке зеркала над умывальником.
Как ни мал был осколок, а кроме бледного одутловатого лица Александро в нем прекрасно помещалось отражение всей убогой комнатушки: стол, заваленный исписанной бумагой, железная кровать, табурет и чистый угол для хранения одежды и готовых рукописей. Еще в зеркале виднелся кусочек двери, под которую кто-то просовывал белый конверт. Александро в удивлении обернулся. «Письмо? От кого бы?» Он открыл дверь, но услышал только торопливые шаги на лестнице. Александро повертел в руках конверт. «Ни кому, ни от кого. Странно. А-а, ладно. День утра умнее», — и, задув свечу, рухнул на койку.
Проснулся Александро под вечер. В руке было зажато письмо.
Александро разорвал конверт и: «… умирает!.. лекарство… дочь моя… деньги… Люди, помогите дочке моей! Добрые люди! Помогите! Хоть кто-нибудь!» «Чья-то шутка», — думал Александро, натягивая башмаки. «Да и денег у меня мало», — вздыхал он, выгребая из ящика стола последние медяки. «Не надо обращать внимания», — бормотал он, закрывая дверь и сбегая по лестнице. «А вдруг поздно!» — резанула мысль.
Александро выскочил на улицу, и его закружили, завертели, потащили за собой люди в масках. «Сегодня же последний день карнавала!» — сообразил он и попытался выбраться из толпы, но его сжали так, что стало трудно дышать.
— Пропустите! Мне надо в другую сторону! Пропустите! Там умирает ребенок! Я несу деньги на лекарство!
Но маски влекли его за собой, кричали, смеялись.
— В Карнавал без маски!
— Какой смелый!
— Дурак.
— Спешит на помощь!
— В другую сторону.
— Какой благородный!
— Доброхот. Небось, последнее готов отдать.
— И без маски!
— На площадь его!
— На площадь!
— Королем его!
— Королем!
— Королем Карнавала!
Несколько человек в масках тигров схватили Александро, подняли на плечи. Все ближе площадь, все больше масок. Александро уже не рвался, не кричал: сил не осталось. Мир кружился у него перед глазами. Вдруг какая-то женщина в маске похотливой гиены заверещала у него под ухом:
— Ах, какой душка! Пустите меня к нашему Королю, я хочу его ущипнуть.
— Давай лучше я тебя ущипну, красотка!
— Сперва брюхо растряси, потом я посмотрю! Пропусти, я его за ушко укушу!
Александро вздрогнул.
— Подлецы, — прошептал он.
— Подлецы! — сорвался он на фальцет, — Вы не надо мной глумитесь, вы сейчас своими руками…
— Че он опять разорался?
— Нервный, как студет.
— Не-е, я его знаю, он книжки пишет.
— А-а, писака.
— Может, надеть на него масочку и послать, куда подальше?
— Поздно.
— Ничего, и это сойдет.
О-о, гляди-ко, плачет.
Со всех концов города маски собирались на площадь, и каждая улица предлагала своих Королей и Королев. Веселые, испуганные или безучастные лица кандидатов казались голыми в мутном океане Тигров, Обезьян и Летучих Мышей.
— Наш Король на помощь умирающей спешил, последние деньги отдавать!
— А мы своего вообще после операции взяли!
— Зато у нас литератор.
— Подумаешь! Наш — доктор медицины!
Александро в пылу спора опустили на землю и он оказался рядом с другим человеком без маски.
— Вас тоже… в Короли?
— Мгм.
— Это же дико!
— Да.
— Надо бежать отсюда!
— Зачем?
— Как зачем?!
— Нас не выпустят, им нужен Король.
— Это же издевательство.
— Поиздеваются и забудут.
— Значит, вы не хотите бежать?
— Зачем?
— Затем!
— Они хотят смыться! — закричали за спиной.
Александро в ярости обернулся: мерзкая шакалья морда скалилась, дышала смрадом гниющих зубов. Резко. Руку вперед. Сжать. Рвануть.
— Он мою маску сорвал!
— Бей его!
— Сто-ой! Ну, чей Король лучше?
— Ваш. Наш как рыба, а у вас — маски срывает.
— Объединимся?
— А то!
В то же мгновение на доктора напялили колпак с прорезями для глаз и дали здоровенного пинка.
— Счас ему Королеву подберем!
— Ага!
Александро опять подхватили на руки и понесли к гигантской лестнице из свежеструганных досок, клыком торчавшей посреди площади. «А ведь и я также», — думал Александро, — «В прошлом году. Скакал в маске. Бился за своего Короля карнавала. Как это…» Внезапно он очутился около испуганной миловидной девушки с заплаканным личиком.
— Вы?! — воскликнула девушка с какими-то профессиональными оттенками страха и надежды. И голос дрогнул: «Вы-и?!»
Александро узнал ее. Молодая актриса, недурно игравшая в модных водевилях и писавшая сентиментальные стишки о любви и детях.
— Меня пригласили на концерт в приют и вдруг налетели эти… — она передернулась очень органично. — Я совсем забыла про Карнавал… Что с нами сделают?
— Ничего страшного. Не бойтесь.
— Только не уходите… Не-ет!
Ее крик, когда ее оторвали от Александро, был полон такой жути, что у Александро словно упала пелена: «Она не играет! Ей страшно! Как я мог!»
Александро бросился вслед за девушкой. Маски заступили дорогу. Он прыгнул на них и упал, оглушенный ударом.
У лестницы, тем временем, началась драка. Все пытались пробиться к подножию со своими претендентками. Но, едва актриса коснулась нижней ступеньки, как бои стихли. Лица несостоявшихся Королев исчезли, погасли под черным бархатом надетых масок.
— Беги! Беги наверх! Беги! — закричала толпа.
И актриса бежала, прыгала, переползала со ступеньки на ступеньку, все выше и выше. Вылезшие гвозди рвали платье и кожу, тонкие доски прогибались и трещали. Вот уже площадка. Конец. И тогда все маски пали на колени, простерев руки к лестнице и той, которая стояла на вершине ее.
