Плед пришел в ужас от предложения. Он уже имел две прорехи на теле, зацепившись несколько раз за низко нависшие ветви. Хотел бы он знать, во что превратится, если они покинут тропу и рискнут углубиться в непролазные дебри самого леса.
— Вы только подумайте, — не отступало радио. — Настоящая лиса! Такого случая никогда больше не представится.
— Мне хочется ее увидеть, — объявила лампа.
Тостеру самому было очень любопытно, но он прекрасно сознавал обоснованность опасений пледа, поэтому призвал всех продолжить путь.
— Нам нужно добраться до хозяина как можно быстрее.
Довод был настолько неотразимым, что радио и лампа тут же согласились и вернулись на тропу. Солнце поднялось на самую вершину своего восхождения, а тропинке не виделось конца. После полудня на лес обрушился еще один ливень. Когда он закончился, они снова сделали привал. На этот раз не на лужайке, поскольку лес теперь стоял гуще и более или менее свободные места можно было найти только под большими деревьями. И вместо того, чтобы сушиться на солнце, растянувшись на траве (поскольку ни солнца, ни травы не имелось), плед при поддержке пылесоса развесился на самой нижней ветви огромного столетнего дуба. Несколькими минутами позже он начал сохнуть.
В сумерках, когда лампа уже собралась зажечься, произошло какое-то движение на ветви, расположенной справа от той, на которой блаженствовал развешанный плед.
— Привет! — сказала белка, возникая из листвы. — Мне кажется, у нас гости.
— Привет! — ответили хором электробытовые приборы.
— Хорошо, прекрасно, отлично! — Белка пригладила усы. — Так что вы говорите?
— О чем? — переспросил тостер, не намеревавшийся проявлять недружелюбие. Просто у него имелась склонность понимать вопросы в буквальном смысле, особенно когда он был чрезвычайно уставшим.
Зверек явно смутился.
— Позвольте представиться. Меня зовут Гарольд.
Само произнесение имени, похоже, вернуло ему хорошее настроение.
— А это прекрасное светлое создание…
Еще одна белка спрыгнула сверху и уселась рядом с Гарольдом.
— … не кто иной, как моя жена Марджори.
— Теперь, когда вы знаете наши имена, вам следует сказать, кто вы, — заметила Марджори.
— Боюсь, у нас нет личных имен, — признался тостер. — Видите ли, мы электробытовые приборы.
— Если у вас нет имен, — удивился Гарольд, — то как вы различаете самцов и самок?
— Среди нас нет ни самцов, ни самок, мы приборы.
Тостер повернулся к пылесосу за подтверждением.
— Что бы это ни значило, — сказала резко Марджори, — законы природы нельзя отменить. Все мы или самцы, или самки. Мыши, птицы и даже насекомые, если верить тому, что о них говорят.
Она закрыла лапой рот и захихикала.
— Вам нравится есть насекомых?
— Нет, — ответил тостер. — Вовсе нет.
Он почел бесполезным пускаться в сложные и тщетные объяснения, почему им не нужно ничего есть.
— Мне тоже, — объявила Марджори. — Но я обожаю орехи. Нет ли у вас их? Может, в том старом ящике?
— Нет, — сухо ответил пылесос. — В «старом ящике» есть только пыль. Два с половиной килограмма, полагаю.
— К чему делать запасы пыли? — изумился Гарольд.
Не дождавшись никакого ответа, он добавил:
— Есть одно очень увлекательное занятие. Можно рассказывать анекдоты. Вам начинать.
— Я не уверен, что знаю хотя бы один, — повинился Гувер.
— А я знаю, — воскликнуло радио. — Вы ведь не эскимосские белки, верно?
Гарольд и Марджори отрицательно помотали головами.
— Замечательно. Скажите… почему необходимы три эскимоса, чтобы ввернуть одну электрическую лампочку?
Марджори захихикала в предвкушении.
— Отказываюсь угадать… почему?
— Один — чтобы держать лампочку, а двое других — поворачивать лестницу.
Белки озадаченно переглянулись.
— Объясните нам, — попросил Гарольд, — кто же из них самец, а кто самка?
— Не имеет значения. Просто они очень глупые. В этих анекдотах эскимосы предполагаются настолько тупыми, что все делают наоборот. Это, разумеется, несправедливо по отношению к эскимосам, которые, вероятно, ничуть не глупее остальных, но надо признать, что анекдоты про них обычно очень смешные. Я знаю их не меньше сотни.
— Ну, если они столь же удачные, как этот, то я не горю желанием их услышать, — сказала Марджори. — Гарольд, расскажи им о трех белках, потерявшихся в снегу.
Она повернулась к лампе, чтобы добавить доверительным тоном:
— Вы умрете со смеху, честное слово…
В то время как Гарольд рассказывал историю трех белок, потерявшихся в снегу, приборы обменивались неодобрительными взглядами. Мало того, что им не нравились сальные шутки (особенно Гуверу), они еще и не находили их смешными. Секс и кровосмешение, на которых они были замешаны, просто-напросто очень далеки от жизни электробытовых приборов.
Гарольд закончил анекдот, и Марджори захохотала от всей души, но оставшаяся часть аудитории даже не изобразила улыбки.
— Ладно, — протянул Гарольд, получивший сильный удар по самолюбию. — Надеюсь, вы довольны своим пребыванием под нашим дубом.
И на этих словах, коротко качнув хвостами, словно султанами, белки устремились вверх и быстро скрылись в кроне.
Вскоре после полуночи тостер резко пробудился от кошмара (ему снилось, что он вот-вот упадет в ванну, наполненную водой) и очутился в ситуации, почти настолько же драматичной. Грохотал гром, молнии секли небо, дождь лил как из ведра. Сначала тостер не мог понять, где находится и по какой причине здесь оказался. Когда же, наконец, вспомнил, то с обеспокоенностью заметил, что плед, который должен был прикрывать их, исчез. А остальные? К счастью, они были здесь, хотя и явно умирали от страха.
— О, Создатель, — стонал пылесос. — Я должен был предвидеть, я должен был предвидеть! Нам никогда, никогда не следовало покидать дом.
Лампа в приступе молчаливого возбуждения крутила колпаком во все стороны, так что ее слабый луч метался среди мокрых корней дуба; кнопка будильника на радио была утоплена, и он звонил не переставая. В конце концов, тостер приблизился и отключил его.
— О, спасибо, — сказало радио хриплым от помех голосом. — Большое спасибо.
— Где плед? — спросил тостер с тревогой.
— Унесен ветром, — ответило радио. — Унесен на другой конец леса, туда, где нам его никогда не найти!
— О, я должен был предвидеть! — стонал Гувер. — Я должен был предвидеть!
— Вы здесь не причем, — сказал ему тостер.
Но пылесос только громче застонал.
Осознав, что пылесосу он ничем не поможет, тостер остановился перед лампой, стараясь ее успокоить. Когда пучок света перестал беспорядочно метаться по сторонам, тостер попросил направить его на ветви, которые нависали над ними, на случай если плед зацепился за одну из них. Лампа послушалась, но ее свет был чересчур слабым, а ночь слишком темной. Если плед действительно находился наверху, обнаружить его было невозможно.
Неожиданно сверкнула вспышка. Будильник в радио снова включился, а лампа завыла и скрутилась вокруг себя, стараясь стать как можно меньше. Казалось бы, совершенно абсурдно бояться молнии, учитывая, что это всего лишь электрический разряд. Но он такой мощный… и абсолютно неконтролируемый! Если среди тех, кто читает сказку, есть не только приборы, но и человеческие существа, пусть они представят, что встретили буйно помешанного гиганта, намного их большего по размерам, тогда у них возникнет отдаленное представление о том, что испытывают электробытовые приборы при виде молнии!
Во время краткого мгновения, когда вспышка освещала сцену, тостер, не перестававший обшаривать взглядом деревья, сумел различить неясную тень… совсем скомканную… которая могла быть пледом. Тостер дождался еще одной вспышки, и… это точно был желтый плед, зацепившийся за одну из самых высоких ветвей.
Когда все узнали, что плед неподалеку, гроза перестала казаться им такой угрожающей, хотя они и не понимали, каким образом помочь ему выбраться из этого затруднительного положения. Дождь досаждал по-прежнему, но самая тяжелая тоска отступила. Вспышки молнии теперь были скорее желанными, чем пугающими. Их свет позволял увидеть плед, полоскаемый ветром и вцепившийся мертвой хваткой в ветку дуба высоко над ними. Как могли они предаваться унынию или хотя бы тревоге за его судьбу при мысли о том, какой страх должен был испытывать сам плед?
Наутро гроза закончилась. Радио позвало плед на полной громкости, но он не откликался.
На короткое мгновение тостер ощутил глубокую тоску, испугавшись, что их друг перестал функционировать, но радио не прекращало свои призывы и, наконец, плед ответил им, слегка шевельнув истрепанным мокрым уголком.
— ВЫ МОЖЕТЕ СПУСКАТЬСЯ, — кричало радио, — ГРОЗА ЗАКОНЧИЛАСЬ!
— Не получится, — слабым голосом произнес плед. — Я зацепился. Я не в состоянии спуститься.
