Всем бы было хорошо лето, дарящее тепло, если бы знало меру. А так, прямо какая-то природная бесшабашность. Уставший от этого душного времени года хорек Василий, уже давно не надевавший свой малиновый берет и шарф из-за невозможной жары, был рад появившейся возможности их надеть. Жара спала, но еще было тепло и уютно на лесных опушках. Хорек, прогулявшись по лесным тропинкам, пришел на берег Серебряного озера полюбоваться переливами зыбкой глади водного зеркала.
На берегу озера его встретил лишь беспокойный западный ветер из семейства Голдстрим, насвистывающий незатейливую мелодию уходящего лета. Озеро покрылось рябью волн, а сонные склоны Кантебрийских гор были уже почти полностью скрыты неизвестно откуда появившимся туманом. Василию было тревожно, с самого утра совсем не творилось. А тут еще этот противный густой туман, практически отрезавший остров от остального мира.
Не уходило чувство, что происходящие изменения в природе, неизбежный поворот к холоду, несут с собой призрак больших перемен в жизни. И первым предвестником изменяющегося мира стал новый гость, появившийся прямо из тумана. Мечущаяся душа хорька Василия, пытавшаяся найти разрешение несуразности природного калейдоскопа времен и причину случившийся паузы в его творческой лихорадке, пережила шок. Она ушла в пятки и долго-долго не возвращалась на прежнее место. Вот такое путешествие совершила душа хорька Василия в этот туманный день. Просто какая-то нежданная беда.
А все это вызвала птица весьма значительных, с точки зрения хорька, размеров, стремительно спустившаяся прямо с небес в воды озера. Через несколько секунд она вынырнула, поплыла и вышла на берег. Отряхнув перья и крякнув, птица присела на пенек.
— Ну, Василий, как живешь? — неожиданно произнесла птица, расправляя крылья. — Экий ты несуразный художник! Неужели не узнал?
Василий присмотрелся и с удивлением узнал своего давнишнего друга ежика, который превратился в птицу по имени Феликс.
— Вижу, что узнал, — проговорил Феликс.
— Как это ты — в наши края? — удивленно спросил хорек. — Ведь с самых моих именин не бывал у нас.
— Просто почувствовал, что надо вернуться. Я поживу здесь немного, до самой поздней осени, до наступления холодов. За время моих странствий по далеким странам и королевствам я как-то перестал любить зиму. Наступает время туманов, таинственная пора воспоминаний и встреч. Меня потянула в Дальний Лес какая-то непонятная тоска и желание вновь увидеть всех вас. Кто знает, что ждет нас за очередным поворотом судьбы.
— Не знаю, как там с поворотами судьбы и прочими несуразностями двуединой формулы бытия и призрачного состояния тоски, а только к вечеру нас непременно ждет норка Анфиса на чайную церемонию.
— Чай у Анфисы знатный. Надо зайти. Знаешь, скучал я по твоим несуразностям, так что пропустить чайную церемонию просто нельзя.
Через каких-то пару часов, которые текут в Архипелаге Сказок так, как им вздумается, хорек Василий, птица по имени Феликс и Анфиса сидели в просторной гостиной норки, в ее роскошном домике на берегу Серебряного озера.
На столе было разложено малиновое варенье в смешных берестяных блюдцах, и разные вкусные лесные плоды в туесках. В центре стола стоял большой фарфоровой чайник.
Восточный ветер из семейства Голдстрим, частый гость в лесных краях, принес на своих быстрых воздушных крыльях из далеких загадочных мест диковинное яство. Он назвал его мороженым под непонятным для жителей Дальнего Леса названием «Буржуй». Было оно, это мороженое, холодное, но приятное и сладкое на вкус.
Василий медленно снимал слой за слоем, меж тем как Феликс просто проткнул его клювом насквозь.
— Вот видишь, — проговорила норка Анфиса, — кто-то идет по поверхности и довольствуется доступной сладостью. А кто-то, пробиваясь в глубину, достает сладкие плоды. Дело вкуса и, конечно, характера.
— Ага, — ответил Феликс, — нравится мне срез полной сладости. А ты, норка, стала философом. Вот уж не думал, что ты повернешься в эту сторону метафизичности бытия.
— Василий помог, — ответила весело Анфиса. — Ты вот поживи в мире его несуразностей и загогулин. И не таким философом станешь. Даже без всяческой мудреной науки.
В дверях появился выдренок Константин, без которого никакая чайная церемония не казалась полной. Он услышал последние слова норки, а потому пришел в состояние удивленной растерянности. Привык Константин слышать непонятные словеса от Василия, но вылетевшая из уст Анфисы фраза немало удивила выдренка. Обдумывая, как бы достойно вписаться в общий разговор, решил Константин не мудрствовать лукаво. А он, говоря по правде, и не умел этого делать никогда. Поэтому Константин обвел взглядом всех замолкнувших любителей чайной церемонии и решил внести в общий разговор новую струю. Он стал рассказывать о своей недавней грибной одиссее.
— Скудна стала природа восточной оконечности леса, — выпалил Константин, — ну просто беда.
— Здравствуй, мой друг Константин, — с улыбкой произнес Василий. — Это как же ты так определил скудность моей любимой оконечности леса. Растолкуй уж…
— И тебе не болеть, Василий, — нисколько не смутившись, отвечал выдренок. — А скудность определилась весьма конкретно этим утром. Вот как встал я с утра, так и решил пойти по грибы.
— Эк тебя с утра-то стукнуло, — вставил свое слово Феликс.
— Грибы с утра, — продолжал Константин, — это просто душевная приятность осеннего дня. Причем день-то выдался хороший, без обычной подлой промозглости. Так вот, пошел я на восток и дошел до самой оконечности леса. Бродил я там, да так ничего и не нашел. Вот ведь какая вредность получилась.
Константин внес свежую струю в их разговор, рассказав о своем грибном приключении. И никто не хотел расстроить Константина — ведь на востоке леса грибов никогда и не было.
А потом, к ночи, пришли старый Хранитель Леса и Лесное Эхо, натрудившееся за длинный день. Оно милостиво удваивало, а порой и утраивало предсказания кукушки, повторяло всем искренне и страстно любимым их самые заветные слова.
И конечно, оно было самым благодарным слушателем несомненно правдивых историй Хранителя Леса.
Они все устроились за большим столом норки Анфисы и с вниманием слушали истории путешествий Феликса по чужеземным землям. А Лесное Эхо, по своей стародавней привычке, повторяло наиболее понравившиеся места этого правдивого рассказа.
Казалось, сама судьба собрала их вместе. Я тоже пил чай с малиновым вареньем, и странное, неожиданное и незнакомое чувство отчаянной тоски охватило меня. Мне казалось, что они пришли прощаться.
А ведь мне на самом деле уже пора было возвращаться на материк. Времена менялись, наступало время собираться в обратную дорогу. Хорошо гостить в Архипелаге Сказок, вот только жить там мне не дано. Так иногда бывает в моей жизни, когда я с отчаянной определенностью чувствую изменяющееся направление в потоке времени…
День улыбок солнца манит многих, —
И рассвет им кажется красив, —
Деловых, успешных иль убогих,
Грусть с них сточит время-абразив.
И проспят они ночное чудо —
В сумерках приходят чудеса.
Сон придет к ним странно, ниоткуда
И закроет сердце и глаза.
Ну а я, по данным от природы
Прихоти, надежде, волшебству,
Вопреки законам нашей моды
Улетаю в сказку наяву…
Поблагодарив Анфису за чай и пожелав всем добра, я покинул гостеприимный дом норки, прошелся по берегу Серебряного озера и помахал русалке с царственной короной, которую не мог не заметить. Русалка направлялась в гости к Анфисе, на малиновый чай. А мой путь лежал к подножию Кантебрийских гор.
Лодочник уже ждал меня на самой южной оконечности острова. Он всегда появлялся загадочным образом, и от него всегда веяло какой-то таинственной предопределенностью и печалью.
— Туман-то какой… — сказал я, садясь в лодку.
— Времена меняются, — устало произнес угрюмого вида старик с густой белой бородой. — Архипелаг отдаляется от вашего мира, переполненного злом. Беспокойно нам с вами…
— Мы мало изменились за последнюю тысячу лет, — неожиданно для себя сказал я. — Но людям плохо без мечты и сказок.
Старик ничего не ответил, лишь усмехнулся. Плыли молча, и сквозь туман я смотрел на медленно удаляющийся от меня берег Архипелага Сказок.
Когда мы наконец коснулись земли Кантебрийского королевства, старик загадочно посмотрел и произнес:
— Вы знаете, как найти Архипелаг Сказок…
Поднялся ветер — вот только был он холодным и незнакомым посланником лапландских земель, суровым и неразговорчивым.
Зайдя в ближайший трактир, я устроился в дальнем уголке и заказал стопку кантебрийского рома с листьями завенского кустарника. Я выбрал это место у окна для того, чтобы еще раз взглянуть на сказочные острова.
