Гойл озадаченно почесал макушку.
— Поником ходи, — не сдавался Краб. — По-ни-ком!
— Только бы не ошибиться! — пробормотал Гойл.
— Конь — этот! — показал пальцем Рон. Гойл сразу схватился за нужную фигуру.
— Скачи-скачи мой поник! — радостно заулыбалась Луна.
— Тыг-дык, тык-дык, тык-дык! — прокомментировал Гойл, отсчитывая клетки. Он поставил коня и вопросительно посмотрел на Рона. Тот покровительственно кивнул, и Гойл отпустил. Рон быстро оценил положение и сделал свой ход. Только Гойл поднял руку, как Рон предупредил его:
— Смотри, я своим слоном напал на твоего коня.
— Поника! — поправила Луна.
— И что? — спросил Гойл.
— И ничего, — широко улыбнулся Рон, явно что-то себе замышляя. — Ходи давай, скоро зельеварение!
— Поником! — напомнил Краб. Гойл схватился за второго коня.
— Скачи-скачи мой поник! — пропела Луна, восторженно хлопая в ладоши.
— Тыг-дык, тык-дык, тык-дык! — походил Гойл. Рон кивнул и походил ещё одной пешкой. Гойл презрительно хмыкнул.
— Нападение, Гойл, начинается от защиты, — свысока пояснил Рон и обвел рукой доску. — То, что ты видишь, называется “защита Филидора”.
— Филидора-Шмилидора, — пробормотал Гойл. — А как это — есть?
— Ну, как… — пожал плечами Рон. — Ставишь свою фигуру на место чужой, а чужую убираешь с доски.
— Про поника уж не забудь! — замолвил словечко Краб.
— А если я этим поником… — начал Гойл.
— Конём! — сквозь зубы процедил Рон.
— Поником вот эту… Как её…
— Пешку! — рявкнул Рон.
— Вот так…
— Скачи-скачи мой поник! — помахала ручкой Луна.
— Тыг-дык, тык-дык, тык-дык! — Гойл сшиб пешку Рона, ставя на её место своего коня. Рон хмыкнул:
— Вот тебе первый урок, Гойл, — он слоном подвинул ферзя Гойла и снял с доски. — Пешка — самая дешёвая фигура. А ферзь — самая ценная. Съесть пешку ради того, чтобы отдать ферзя — это, я тебе скажу…
Гойл побагровел:
— Да я тебе сейчас… Да я…
Он схватился за слона и съел ещё одну пешку Рона. Тот лишь хмыкнул:
— Вот, смотри, ты напал на моего короля. Когда ты так делаешь, нужно говорить “шах”. Но это не страшно, — и он сдвинул короля вперёд, уходя от атаки. — Видишь, ничего не произошло. А то, что пешку съел — это ерунда, ферзь всё равно дороже, — он любовно погладил зажатого в кулаке белого ферзя. — Ходи давай, времени совсем нет!
— А поником можно? — попросил Краб.
— Да достали вы уже своими “пониками”! — заорал Рон. — Это конь, а не поник. Понятно? Конь! Конь! Конь! Конь!
Краб флегматично прочистил ухо.
— Скачи-скачи мой поник! — обрадовалась Луна, увидев, как Гойл поднимает коня.
— Тыг-дык, тык-дык, тык-дык! — мрачно походил Гойл.
Рон глянул на доску и презрительно скривился:
— Это мелко, Гойл! К тому же, я тебе уже сказал, что, когда нападаешь на короля, нужно говорить “шах”... — лицо его вдруг изменилось, он схватился за голову и, чуть не плача от отчаяния, добавил: — И мат!
Он щелчком сшиб своего короля, потом, ухватив себя за вихры, о чём-то немного подумал и смахнул все фигуры с доски, аккуратно сложил доску пополам, подержал её перед собой, шевеля толстыми губами, а затем с силой залепил себе этой доской в лоб.
— Что это он? — спросил Гойл Краба. — Зарубку, что ли, на память ставит?
— Похоже, Грег, тебе сегодня повезло, — усмехнулся Краб. — Ты выиграл в шахматы у самого Великого Уизли!
— Ой, мальчики, это мы, что, выиграли, что ли? — захлопала ресничками Луна. Остальные девушки, поняв, что представление закончилось, стали подниматься с травы и двигаться в сторону кабинета зельеварения. Гойл подал Луне руку, та благодарно её приняла, поднялась и упорхнула по своим делам. Двое-из-ларца пошли за нашими девушками, причём Краб обернулся и вдруг мне подмигнул. Я подошёл к Рону, который, стоя на коленях перед рассыпанными по земле шахматами, невидящими глазами смотрел перед собой и что-то шептал. Я обнял его за плечи, вырвал из скрюченных пальцев доску и принялся собирать в неё фигуры.
Вечером девицы, давясь от смеха, сочиняли Оду Луне, как они это назвали — то самое приветствие, которое Рон должен был в течение месяца прилюдно декламировать каждое утро. Отведя Панси и Дафну к входу в подземелья, я кивнул на прощанье Панси, потом очень, очень тепло попрощался с Дафной и пошёл в башню Гриффиндора. Рон внимательно просмотрел кусочек пергамента, который я ему подсунул, раздражённо скомкал его и зашвырнул в угол. Герми подняла на него свои глаза:
— Ты что это?
— Я не буду это читать! — крикнул он.
— Во-первых, не ори на меня, — спокойно сказала она. — А во-вторых — будешь!
— Ну буду! — заорал он.
— Почему? — спросила она.
— Потому, — заявил он. — Это — унизительно.
— Что — унизительно? Сделать девушке приятно?
Рон раздражённо засопел, а потом выдал:
— Она водится со слизеринцами!
— И что? — спросила Гермиона. — Что плохого в слизеринцах?
— То! — Рон растерялся было, а потом вспомнил: — У них Малфой есть.
Она поморщилась:
— Ну, и что? А у Гриффиндора был Уизли.
— Уизли? — Рон угрожающе раздул ноздри.
— Да, Уизли, — кивнула она. — Перси Уизли.
— Перси? — возмутился было он, а потом сник: — Да, но Перси — совсем другое дело.
— Другое? — усмехнулась Гермиона.
— По крайней мере, он не был мерзким подлым лгунишкой!
— Ты видел честных великодушных карьеристов? — поинтересовалась она. На Рона было жалко смотреть. — В общем так. Если ты не сделаешь того, что должен, то я со своей стороны не собираюсь общаться с заносчивым снобом, неспособным держать слово.
— Это называется — истинный хозяин собственного слова, — пояснил я Гермионе. — Захотел — дал, захотел — взял обратно. Древняя, между прочим, имперская традиция.
Рон встал и поплёлся доставать из угла скомканный листок.
На следующее утро перед завтраком он торжественно поклонился Луне, прочистил горло и протрубил:
— Приветствую тебя, блистательная Луна Лавгуд, Повелительница нарглов, Гроза мозгошмыгов и Открывательница морщерогих кизляков, которая смехом звонким, как колокольчик, по утрам будит солнце, и спокойным дыханием зажигает звёзды на небе…
Закончив, он замолк, ожидая её реакции.
— И ты здравствуй, достойный рыцарь Рональд Уизли, — с улыбкой склонила она голову.
— Я могу идти? — громким шёпотом поинтересовался он. Она кивнула, отпуская его.
— Чёрт, никогда мне не было так неловко! — пробормотал он, усаживаясь рядом со мной.
— И как самочувствие? — иронично спросила Герми. Он замолк, прислушиваясь, а потом с радостной улыбкой объявил:
— Есть хочу!
— Жить будет! — кивнула мне она.
Как и было уговорено, я зашёл за Луной в три часа дня в субботу. Благодарно приняв букет цветов, она взяла меня под руку. Едва увидев её, я понял, что она нацелена на торжество — она была в парадной мантии, волосы аккуратно заплетены в причудливого вида причёску. Да я и сам надел всё чистое и лучшее. По пути в Хогсмид она позволила мне развлекать её светской беседой, в которой мы досконально обсудили содержание последних выпусков “Придиры” и “Пророка”, провели сравнительный анализ и даже разработали пару идей, как бы можно было злобно посмеяться над Ритой Скитер. Моя-то идея была проста, как мухобойка — точнее, моей идеей и была мухобойка, вот только боюсь, Сценарий не выдержит такого над собой издевательства и попросту прихлопнет меня.
Антураж в “Кабаньей голове” был ещё красочнее обычного — полумрак с пробивающимися сквозь редкие просветы в покрытых грязью оконных стёклах лучиками света, в которых кружилась пыль. С потолка и в углах свисала бахромой паутина, грязная до такого состояния, что была похожа на истлевшие лохмотья бездомного бродяжки. Несколько чадящих светильников на стенах, казалось, светили чёрным светом, делая обстановку ещё мрачнее. Услужливый бармен, который обычно встречал посетителей в мои визиты сюда, уступил место неопрятного вида старикану, который, едва мы зашли, бросил на нас ненавидящий взгляд из-под косматых бровей и хлопнул о стойку парой стаканов настолько грязных, что мне даже показалось, что в них что-то шевелится. За столиками сидело несколько не внушающих доверия личностей в балахонах, полностью скрывающих лица.
Луна, завидев это всё, сразу погрустнела, глядя на меня с укором. Я отодвинул для неё стул, с которого на пол спрыгнуло несколько жирных тараканов, покрыл стул своей мантией и предложил ей сесть. Бармен принёс нам пару бутылок карамельной шипучки, а я достал из кармана сумки два припасённых чистых стакана, разлил шипучку и предложил новорождённой. Она уже отошла от первоначального шока, и её лицо вновь приобрело безмятежное выражение, хотя грустинка так и спряталась в уголках глаз. Я знал, что она не станет меня упрекать — не такова была Луна — но и заставить себя полностью смириться с моим неудачным выбором она не могла.
— Ну, что теперь? — спросила она, отпив из своего стакана. — Клоун, показывающий фокусы, сладкая вата, торт?
