«Животные, – думает он, – нужно забрать животных с лугов у леса. Овцы и козы как-то еще справляются, но для коров воды маловато. Пруд усох почти наполовину и начал подозрительно пахнуть. Еще немного, и звери начнут болеть.
И колодец надлежит углубить. Уже дважды за этот год обнажалось илистое дно».
– Нет. Но их умения… необычны. Они не пользуются привычной Силой, потому что вокруг них нет и следа ее. И все же они могут совершать удивительные вещи.
Голос все еще тих. В нем чувствуется… напряжение.
Завтра следует собрать людей и осмотреть запруду на Абэине. Реку взяли в оковы несколько лет назад, создав озерцо, наполняющее их столы свежей рыбой, однако низкий уровень воды обнажил несколько трещин в верхней части плотины. Когда придут осенние грозы, лучше бы, чтоб все не обрушилось.
И дети… Кто-то опять видел, как та банда сорванцов плещется в заливе. Надо бы им надрать уши. Берега сделались болотисты и опасны. Кто-то может и утонуть. А казалось ведь, что его троица достаточно рассудительна.
– Это дело Господина и его слуг, – отвечает он наконец. – Я ему полностью доверяю.
Проклятие, не удалось произнести это достаточно равнодушным тоном. Каждое слово будто бы на месте, последовательность их – должная, но на самом деле он прошел в ногте от границ святотатства.
– И он об этом знает. Потому, чтобы не подвести твоего доверия, решил снова сойти меж своих людей.
Мир трескается и распадается со звуком миллиона стеклянных осколков, падающих на каменный пол. Пришествие. Одержимость Объятиями. Воля, которая повелевает, ломает и давит, изменяя любого мужчину, женщину и ребенка.
Он поворачивается и смотрит на сидящего рядом. Покрывающие его тело рисунки должны быть лишь украшениями. Должны лишь напоминать. Лишь создавать возможность. Сосуды должны оставаться пустыми, а боги должны странствовать своими царствами, довольствуясь молитвами и жертвами смертных. Теперь же сушь, виноград, животные и дамба не имеют больше значения. Если бог прикажет, все они покинут долину и пойдут туда, куда их погонит его каприз. Свобода – это иллюзия.
– Когда? – спрашивает он наконец.
– Ох… – Улыбка старшего брата словно каменный наконечник стрелы, воткнутый в глаз. – Он уже здесь.
И в глубине его глаз становится виден Бессмертный.
* * *
Болит. Жжет. Рвет. Горит. Он знает уже все оттенки страдания, какие можно причинить телу. Некоторые из красителей ядовиты, они должны убить нервы, избавить кожу от чувствительности, превратить ее в мертвый панцирь, неприступный для боли. Кое-кто из подверженных Отмечанию не переживет татуирования, другие сходят с ума, третьи теряют конечности, когда приходит заражение.
Он переносит украшение тела так же хорошо, как и брат. Даже не слишком сильно кричит.
Из-за боли он не сумел бы уснуть без отваров из зелий, отупляющих разум и гасящих сознание.
Ему они нужны.
Когда в последний раз он видел Онуве’ю, та шла в первом ряду лучников. Обрезала волосы, шрамы от ожогов, под которыми исчезли ее веснушки, уже не выглядели так жутко.
Она не желала помощи целителей, которые могли бы это убрать.
Не желала и Прикосновения Господина, хотя его брат сделал такое предложение от чистого сердца.
В каждой битве она становилась в первом ряду, а у пояса ее висел кусочек обугленного дерева.
Больше от их дома ничего не осталось.
Его выбрал Господин. Нужны были сосуды, ибо пламень войны разгорался, пожирая все и всех.
Брат удивительно хорошо перенес вплетение в Узел, а значит, должен справиться и он сам.
Он благодарил Его за это, особенно за отвары из зелий, которые притупляли сознание.
У него не было достаточно сил, чтобы сойти на самое дно долины и обыскать пепелище.
* * *
Он лежит и не может вздохнуть поглубже, как будто на грудь ему уселся великан.
Наконец он отвратительно и тяжело откашливается и вдруг слышит их. Других Бессмертных. Они приближаются медленно, по одному.
«Ты слишком потерялся на этой войне, Воитель».
«Нет уже для тебя иного пути».
«Некоторые могут остаться, но не ты».
«Мы их не сдержим. Не без барьера».
«Уберем тебя за него».
«Мир заслуживает своего шанса».
* * *
Он просыпается, почувствовав ее присутствие. Это лишь далекое эхо, но он узнал бы ее всюду.
«Корабли Странников покидают восточное побережье. Мы захватили два. Горят».
Вместе со словами приходят образы. Борт высотой в сто футов, мачты словно лес, бак будто пристроившийся на вершине скалы замок. Все в багрянце, простреленном нитями золота. И почти нет дыма, что свидетельствует: сломан барьер, оберегающий гигантский корабль, а источник пожара – в Силе.
«Куда они поплыли?»
«Неизвестно. Ушли за мир».
Он улыбается. Странники уже не представляли собой серьезной угрозы, они редко заходили в глубь суши, но вот уже десяток лет главенствовали на всех морских путях на востоке. Теперь наконец-то можно будет перебрасывать войска кораблями вдоль побережья. Можно будет ударить в Страну Тумана с моря и вернуть утраченную землю. Но теперь… его ждали переговоры. Приглашение было странным и таинственным. Поколебавшись минутку, он решил не говорить пока ей об этом.
«Я рад. Что-то еще?» – спрашивает он, поскольку чувствует, что дело не только в Странниках.
«Да. Я беременна».
* * *
Убейте их.
Он не говорит вот уже какое-то время. Не хочет, не должен говорить. Указывает цель и концентрирует Волю, а его отряды отправляются туда, куда он желает, и убивают. Штурмуют города, не желающие ему поклониться, уничтожают селения чужаков, даже тех, кто никогда против него не сражался. Ровняют с землей села, отдельные хаты и землянки.
Все.
Его гнев и боль – словно тлеющий под слоем пепла жар. Этот жар уже передался Копью Гнева и Поцелую Покоя, которые поддерживают его в священном походе. В мире не должно остаться ничего, кроме пепелищ.
А казалось, что их уже ничто не соединит…
Лааль, Галлег, Кан’на и несколько прочих непрерывно шлют к нему гонцов. Он убивает тех без мига раздумий. Видел уже достаточно на том проклятом поле битвы… А потому проследит теперь, чтобы весь мир превратился в такое же место.
Пусть наполнят его кровь и пирующие на трупах вороны.
Ему все время приходится навязывать своим людям Волю.
Иначе ни один приказ не был бы исполнен как следует…
* * *
Что-то ухватило его за волосы, дернуло вверх, вытягивая на поверхность. Прежде чем он сумел заорать, сила та втащила его в лодку, потом он получил мощный удар в солнечное сплетение, захлебнулся воздухом, захрипел и сблевал на доски.
– Если хочешь помереть, парень, – донеслось до него за много миль, – то сделай мне приятное и не порти реку. Кроме того, ты ненароком мог бы разрушить город, а я его, как бы оно ни было, все же люблю. Он почти настолько же интересен, как и предыдущий.
Вор узнал голос, хотя вспомнить имя потребовало усилия. Явиндер. Нынче он с ним сражался. Нынче или сто лет тому назад. Какая разница? Кажется, ему не повезло, и умирать еще не время.
– Смерть. Интересное дело. Знай ты, что она такое на самом деле, ты бы к ней не поспешал. Дыши. Медленней, а то снова облюешь мне лодку. И не рассчитывай на милосердие. После ее вычистишь. Тщательно.
Плеснули весла, они поплыли. В сторону мола. Альтсин лежал на заблеванных досках и не шевелился. В этот миг ему было все равно.
Девушка отозвалась первой:
– Кто ты? Так легко меня оттолкнул… Ах, это ты… Мы уже как-то встречались, помнишь?
Говорила она спокойно, с таящейся в голосе улыбкой. Был у нее акцент горожанки, жительницы прибрежных кварталов, дочки капитана корабля или купца средней руки. Заговори она с ним на улице, он пробормотал бы что-то в ответ и пошел бы дальше – настолько привычным был этот акцент. Городской.
– Я никогда тебя не встречал. – Явиндер остановил лодку в нескольких ярдах от мола.
– Правда?
– Да. Но уже знаю, что не хочу видеть тебя в моем городе. Уезжай. С рассветом.
– Почему? – В вопросе таился кокетливый трепет ресниц. – Я ведь помогла тебе прибраться. Знаешь, что может случиться? Через несколько лет он может украсть у тебя и город, и людей. Отдай его мне. И мы закончим все уже сегодня.
– Нет.
– А может, я должна взять его себе сама?..
