Ознакомительная версия.
– Я преподаю естествознание и военное дело, – возразил Веттели холодно.
– Преподаёте? Неужели? – в голосе полицейского звучало откровенное пренебрежение. – А не слишком ли вы молоды для такой должности, мистер Веттели? Что вы можете смыслить в военном деле? – видимо, естествознание казалось Поттинджеру менее хитрой штукой.
– Моё руководство считает меня достаточно компетентным, а я не вижу причин сомневаться в компетентности суждений моего руководства, – отчеканил капитан Веттели, тихо зверея. Впрочем, он всегда умел держать себя в руках, и демонстрировать своё настроение был не намерен, внешне продолжал хранить полнейшее хладнокровие.
Инспектор почему-то счёл такой ответ оскорбительным и перешёл на личности.
– Очень умный, да?
– Да, – не стал спорить Веттели. – Вы тоже это заметили?
Бычья шея полицейского покраснела.
– Отвечать по существу! – рявкнул он. – Вы первым обнаружили тело убитого Мидоуза?
Тон его был таким обвиняющим, будто обнаруживать мертвые тела – это преступление хуже самого убийства.
– Нет. Я первым обнаружил тело его предшественника, Бульвера Элиота Хиксвилла. Мидоуза нашёл учитель изящной словесности, мистер Гаффин, их двоих нашли ученики, а я…
– Что значит «их двоих»? – инспектор резко подался вперёд, кресло трагически взвизгнуло. – В школе ещё один труп? Почему мне об этом до сих пор не известно?
– Потому что Огастес Гаффин не труп, ему просто стало дурно при виде крови.
– А-а-а! – протянул Поттинджер, широко и неприятно улыбаясь из-под рыжих усов, вид у него сделался довольным, как у большой жабы, до отвала наевшейся мух, – Ясненько. Ну, конечно, чего ещё от вас, умных и образованных, ждать?
Веттели хотел было напомнить, что, вообще-то, в обморок упал не «умный он», а совсем другой человек, но не стал. С такими людьми, как инспектор Поттинджер спорить бесполезно, их логика абсолютно непробиваема в силу ограниченности ума и недостатка воспитания.
Данный типаж был хорошо знаком Веттели по некоторым из полковых офицеров, выслужившихся с самых низов.
Он знал случаи, когда человек, продвигаясь по карьерной лестнице, легко воспринимал тот уровень культуры, что соответствовал него новому статусу. Ярким примером тому мог служить полковник Финч, бессменный командующих их 27 Королевского. Полковник родился сыном деревенского почтальона, но к тому моменту, когда Веттели с ним познакомился, его нельзя было отличить от рафинированного аристократа, выросшего в родительском поместье под присмотром строгих гувернёров и учителей хороших манер. Причём это была не игра, не поза, новый образ подходил полковнику чрезвычайно органично.
К людям, подобным полковнику Финчу, Веттели относился с безграничным уважением, не будучи уверенным, что на их месте сумел бы достигнуть подобных высот, и подозревая, что сам склонен скорее к деградации, чем к эволюции (во всяком случае, уже в первый год службы он понабрался от солдат много лишнего, и теперь вынужден был внимательно следить, чтобы это лишнее вдруг не всплыло в самый неподходящий момент).
Да, положительные примеры были.
Но чаще случалось обратное.
Достигнув какой-то высоты, как правило, не слишком значительной, но всё же выделяющей его над народом, человек начинал бравировать своим бескультурьем, нарочно подчёркивал собственные дурные манеры, отсутствие воспитания и вкуса, становился особенно груб с теми, кто недавно ходил у него в товарищах, чьё положение считал ниже своего, а равных себе презирал, ведь «им-то всё с рождения легко доставалось, а я своё потом и кровью заслужил».
Веттели пока не очень уверенно ориентировался в мирной жизни, но с каждой минутой всё сильнее подозревал, что инспектор Поттинджер как раз из числа тех, о ком говорят: «From zero to hero». Отсюда и его ненависть ко всякого рода «образованности», и безобразный коричневый костюм, и ноги в диких чёрно-белых штиблетах, далеко торчащие из-под письменного стола…
«Неужели, я становлюсь снобом? – сказал себе Веттели не без удивления. – Странно. Никогда прежде за собой не замечал! Далась же мне, право, его обувь!.. Впрочем, когда тебе суют её чуть ли не под самый нос, не так-то легко оставаться либеральным…» А потом вдруг подумал, совсем уж невпопад: «Пожалуй, есть смысл купить себе фрак и завести кошку». Просто Поттинджер его уже утомил. Очень хотелось встать и уйти. Но вместо этого пришлось три раза подряд пересказывать историю обнаружения сначала второго трупа, потом первого трупа, а напоследок ещё раз вернуться к телу Мидоуза. Такая уж была у инспектора тактика ведения допроса, подозреваемого ли, свидетеля – не важно. Главное, чтобы допрашиваемый, измучившись, начал путаться в собственных показаниях, тогда его легче уличить во лжи, ежели таковая имеет место.
Но Веттели путаться в показаниях не стал, даже когда инспектор принялся коварно сбивать его наводящими вопросами типа: «Так значит, вы шли из столовой в душевую…»
– Из своей комнаты я шёл, – с усталой снисходительностью поправлял Веттели. – Из своей комнаты в обеденный зал, мимо душевой. Шёл-шёл, вижу – труп. Дай, думаю, загляну, полюбопытствую, а то когда ещё доведётся… – от скуки он начинал валять дурака. Инспектор злился.
Так они мучили друг друга битых два часа, ведь Поттинджер ещё и записывал каждое слово в специальную тетрадочку, и делал он это, ох, небыстро.
«Добрые боги! – думал Веттели, нетвёрдой походкой покидая кабинет. – Если этот тип так обращается со свидетелями, каково же приходится бедным подозреваемым? Нужно очень, очень хорошо подумать, прежде чем замышлять преступление в графстве Эльчестер!»
Тут навстречу ему попался сопровождаемый констеблем Гаффин – пришёл его черёд страдать. Поэт ступал осторожно, придерживал сердце рукой.
– Ну, этого отсюда вынесут, – пробормотал Веттели себе под нос.
Констебль услышал и ухмыльнулся.
– Эт’ точно, сэр!
Зато в комнате его ждал приятный сюрприз – там сидела Эмили и нервничала.
– Берти, милый! – она бросилась ему навстречу так, будто они не виделись долгие годы, и вернулся он не из центрального крыла, а с восточного фронта. – Ты живой?
– А что, разве есть основания сомневаться? – удивился тот.
Эмили утвердительно кивнула.
– Появлялась Гвиневра, рассказывала всякие страсти. Будто бы этот кошмарный эльчестерский сыщик в клетчатом только что не калёным железом тебя пытает, всю душу вытряс и вообще… Это она сама так сказала: «и вообще». А уточнить не пожелала, только сделала страшные глаза. Конечно, наша Гвиневра – натура впечатлительная и склонная у гиперболе, но если хотя бы какая-то часть из её рассказа правда – это ужасно!.. Я принесла тебе клюквенного морса, налить? – такая уж была натура у мисс Фессенден, что сочувствие её не оставалось голословным, а всегда имело практическое выражение.
– Да, – ответил Веттели хрипло, он почувствовал, что в горле действительно пересохло до боли. – Да, это было ужасно! И пить я тоже хочу. Какое счастье, что ты пришла! Без тебя я бы просто пропал! – это было сказано с большим внутренним убеждением.
Морс был прохладным и освежающе-кисловатым. Веттели пил, Эмили глядела на него с умилением. А потом пожаловалась:
– Саргасс меня расстроил. Сказал, что у тебя бледный вид, поэтому он подозревает у тебя малокровие.
– Ну вот! Все меня сегодня в чём-то подозревают! Ты ему не верь, нет у меня никакого малокровия, это мой природный цвет… Он поэтому велел мне пить железо?
– Поэтому, – ответила Эмили, и спросила подозрительно. – А ты уже пил?
– Пил, – заверил Веттели, не моргнув глазом. Он ведь правду сказал – ещё в Такхемете, в полевом госпитале, его заставляли принимать какую-то бурую гадость, оставляющей во рту привкус ржавчины.
Но мисс Фессенден хоть и не умела читать мысли, однако, прозорливостью, похоже, не уступала Гвиневре.
– Когда? – был следующий вопрос.
Пришлось признаваться, что летом.
– Так я и думала! – торжествующе объявила Эмили. – Давай-ка, будь умницей, выпей при мне.
– Не могу, – Веттели сокрушенно вздохнул. – Не поместится. Я же на твоих глазах выпил три чашки морса. Неужели ты хочешь, чтобы я лопнул?
Но в том, что касалось медицины, Эмили была неумолима.
– Не бойся, не лопнешь. Ты даже не представляешь, сколь велики резервы человеческого организма! – утешила она, и пообещала коварно. – Если выпьешь – я тебя поцелую. По-настоящему! – в щёчку она его уже целовала.
– Правда? – после такого обещания Веттели готов был опустошить хоть всю Гринторпскую аптеку разом.
– Клянусь рогами божественного Цернунна! Пей!
…Это было прекрасно! А могло быть ещё прекрасней, если бы не знакомый голос из пустоты:
– О-о-о! Неужели, они, наконец, решились поцеловаться?! А я-то думала, до этого дойдёт не раньше первых чисел декабря! Надо же, как просчиталась! С ума можно сойти!.. Ай! Спугнула! Целуйтесь-целуйтесь, уже ухожу… хотя, нет, поздно. Сейчас постучит посланец от вашего директора и позовёт всех на совещание в учительскую комнату. Придётся отложить ваши нежности до лучших времён.
Ознакомительная версия.
