Ознакомительная версия.
– Не вздумай!!! – кажется, Эмили испугалась не на шутку. Что ж, основания у неё имелись: от не в меру активной и деятельной феи можно было ждать чего угодно, в том числе, визита в Ицен. – Моя бедная бабушка до сих пор пребывает в счастливой уверенности, что «бука» – это самое страшное из известных мне бранных слов. И не надо лишать её иллюзий!
– Ладно, – великодушно согласилась Гвиневра. – Бабушка твоя, тебе видней. А как мы станем разыскивать преступника? Лично я не умею, мне прежде не приходилось. Представьте, какая странность: среди нас, фей, никогда не бывает убийц!
И чего тут странного? Лично ему, Норберту Веттели, было бы гораздо сложнее представить себе фею-убийцу, нежели отсутствие таковой.
А ответить Гвиневре он не успел, и разговор остался незаконченным.
Пришла мисс Брэннстоун с маленьким, странно замшелым бочонком – казалось, он веками лежал в сыром погребе и насквозь проплесневел. Что-то не хотелось из него ничего пить, пусть даже настоящий волькширский эль.
– Не удивляйтесь, – ведьма поймала их недоумённые взгляды. – Он только снаружи кажется страшным, так и должно быть. Зато эль в нём хранится долгие годы, не прокисает даже в тепле. Гоблины – большие мастера по части бытовой магии, этого у них не отнять.
– Я слышала, они добавляют в свой эль жуков, – заметила фея со знанием дела. – Наливай!
– Не добавляют. Жуки сами падают туда, с дивной избирательностью.[10]
…С жуками или без оных, но эль был великолепен. На просвет – как тёмный янтарь. На вкус – отдавал дубом и черносливом, а не рыжим ядом божьих коровок и не случайно съеденным в малиннике клопом, как ожидал Веттели, наслушавшийся разговоров феи с ведьмой.
Они попивали его медленно, закусывали тонкими ломтиками сыра и хрустящими солоноватыми галетами, они никуда не спешили, хотя было далеко заполночь, и в окно сердито заглядывала ущербная луна. Сидели на кровати, по-восточному поджав ноги, укрывшись одним пледом на троих. Импровизированным столиком служил стул, на нём же примостилась фея – сидела верхом на упаковке из-под галет, и машинально ковыряла пальчиком брусок сыра, но это никому не мешало. Об ужасных событиях последних дней больше не вспоминали, разговор шёл о разных милых пустяках, на душе было уютно и мирно, и Веттели сам не заметил, как задремал, привалившись к стене…
Проснулся он только утром, по звонку. Обнаружил себя раздетым в меру приличия, уложенным подобающим образом и заботливо укрытым пледом. Рядом, на подушке, свернувшись калачиком, дрыхла фея, тонко свистела носом. От вчерашней вечеринки в комнате не осталось и следа, будто её и не было. Когда Эмили с Агатой успели прибраться? Когда они ушли? Как он ложился спать? Веттели решительно ничего не помнил. С ума сойти! Неужели он умудрился так напиться всего-то парой кружек эля? Вот стыд! Или это волькширский эль оказался особенно забористым, хуже неразбавленного виски? Всё равно – стыд! Что о нём будет думать Эмили?!
– И нет никакого стыда. И эль тут ни причём, – невнятно пробормотала Гвиневра – должно быть, он нечаянно разбудил её безмолвной речью. – Это ведьма тебя нарочно усыпила. Сказала, что у тебя нездоровый вид, что тебе надо хорошо выспаться, всякое такое. Правильно сказала, ты вчера был нервным вроде Огастеса Гаффина. Что ж, я понимаю, нелегко сохранять душевное равновесие, когда тебе грозит виселица! – последняя фраза прозвучала уже вполне бодро и живо, фея успела окончательно пробудиться.
– Ах, давай не будем о виселицах с утра пораньше, – томно попросил Веттели, подражая пресловутому поэту. Настроение сделалось отличным – с одной стороны, было немного неловко, что дамам пришлось его укладывать как маленького или пьяного, с другой – так приятно, когда о тебе кто-то заботится!.. Да, жизнь временами бывает удивительно хороша! Обидно, если придётся с ней расстаться по чужой вине.
После уроков, сокращённых по случаю траура, хоронили бедного Мидоуза. Церемония вышла совсем уж скромной – некому было оплакивать сироту. Искренне опечаленным снова выглядел один только профессор Инджерсолл. Во всяком случае, речь, произнесённая им, звучала очень трогательно, именно она, а вовсе не горечь утраты, заставила прослезиться кое-кого из девочек и их воспитательниц.
И уже на следующий день жизнь Гринторпа вошла в обычную колею. Веттели с огорчением замечал, как мало повлияло на неё случившееся. Ученики, будучи потенциальными жертвы зловещего убийцы, не проявляли ни малейших признаков страха. Ну, это понятно: дети есть дети, им простительна беспечность. Но о чём думали их классные наставники и учителя? Никаких специальных мер так и не было принято, если не считать дежурившего в коридоре констебля. Один-единственный констебль на три школьных крыла – это же смешно! Судя по его унылому виду, он сам это понимал. Зато дети нашли себе новое развлечение – воровать полицейский шлем. Нельзя сказать, что такое их поведение способствовало улучшению настроения бедного стража порядка. Веттели из сострадания принёс ему на пост чашечку кофе, и тот пожаловался, опасливо оглянувшись.
– Чувствую себя полным дураком! Какой смысл здесь торчать? Между нами говоря, этот эльчестерский сыщик – непроходимый болван, вы так не находите, мистер Веттели?
– Нахожу! – от души согласился тот. – Редкий болван, второго такого поискать! Боюсь, не отправил бы он меня на виселицу, ведь я у него главный подозреваемый.
– А я вам вот что на это скажу, мистер Веттели, – констебль заговорщицки понизил голос. – Вам надо непременно позаботиться об алиби на момент третьего убийства. Тогда вы будете автоматически оправданы в первых двух.
– Вы считаете, будет и третье? – переспросил Веттели машинально, на самом деле, он и сам так считал.
Констебль пожал плечами, ответил философски:
– А почему бы и нет? Случилось два убийства, внешне абсолютно беспричинных. Жертвы никак не связны между собой, в школе они друг с другом никогда не общались и не имели совместных дел. Нет общих связей и в их домашней жизни, уже проверено. Единственное, что объединяет оба преступления, это время их совершения – на рассвете, и способ – удар в левый глаз. Такие детали однозначно наводят на мысль о маниакальном характере убийства. А маньяки, знаете ли, сами никогда не останавливаются. Поэтому, если Поттинджер не поторопится, третьего несчастья не миновать, помяните моё слово. И то, что я здесь маячу, как привидение, никого не защитит, пустая трата времени. Но поди ж ты, докажи этому упрямому ослу! А, что там говорить! – он безнадёжно махнул рукой. – В общем, старайтесь как можно реже оставаться в одиночестве, иначе он и третье убийство с большим удовольствием свалит на вас, чем-то вы ему здорово не угодили.
Интересно, чем? Неужели есть что-то общее между полицейским инспектором Поттинджером и школьным поэтом Гаффином? Забавно!
Целую неделю Веттели вёл образ жизни закоренелого параноика, и только армейская привычка к дисциплине позволила ему выдержать этот режим, человек штатский наверняка в самом деле успел бы спятить.
Бедная Эмили, ей тоже пришлось нелегко. Каждый вечер она провожала его до дверей комнаты, целовала в щёку на прощание, а потом запирала дверь снаружи на навесной замок, специально для этой цели слёзно выпрошенный у Коулмана. Наутро она должна была первым делом бежать через всю школу, чтобы выпустить добровольного пленника из заточения. Затем они вместе спускались в обеденный зал, оттуда она сопровождала его в класс, и только потом могла идти по своим делам. «Ничего, – смеялась она, – зато я точно знаю, что ты мне не изменял, это же заветная мечта любой жены!» Но Веттели был уверен, что рано или поздно такой режим станет ей в тягость, ведь однообразие быстро утомляет.
В перерывах между уроками Веттели под разными предлогами задерживал в кабинете нескольких учеников, и отпускал только тогда, когда им на смену приходил другой класс. Перемещаясь по школе, старался увязаться за кем-нибудь из учителей; чаще всего ему подворачивался профессор Карлайл из кабинета напротив. Кончилось тем, что физик остановился посреди лестницы, и спросил прямо, не без испуга:
– Молодой человек, вы меня преследуете?
– Нет, – так же прямо ответил Веттели – а что ему ещё оставалось? – Просто нахожусь в поле вашего зрения, чтобы вы при случае составили мне алиби, засвидетельствовали, что я мирно гулял по коридору, а не резал очередного воспитанника.
– Ах, избавьте меня от ваших игр! – воскликнул профессор нервно, и даже притопнул ногой. – Развлекайтесь где-нибудь в другом месте, я уже не в том возрасте, чтобы в них участвовать!
Подумать только, он считал это развлечением!
«Принципиально от него не отстану, – решил Веттели. – Уж теперь-то он точно не пропустит меня мимо внимания, лучшего свидетеля не подберёшь».
Тогда Карлайл пожаловался начальству.
Ознакомительная версия.
