Евгений Шалашов - Слово наемника

– И то и другое, – улыбнулся я.

– А другие имена у тебя есть? Артакс – слишком имя известное. Полком, говорят, командовал. Комендантом города был. Ишь, комендант каторжный! Давай что-нибудь попроще.

А ведь прав Жан-воришка, ой как прав! Не тот случай, чтобы гордиться кавалеру «Башни и креста», ой, не тот…

– У меня имен – букет целый, – усмехнулся я, припоминая всех своих патронов. – Юджин-Эндрю-Базиль.

– Ты из благородных, что ли? – догадался вор.

– Вроде того, – скривился я.

– Бастард небось? – вздохнул Жан. – Ничего, бывает, – утешил он меня, не дожидаясь ответа. – Ладно, будешь Юджином. А то, пока выговоришь все три, окотиться можно.

– А бежать отсюда можно? – осторожно поинтересовался я.

– Бежать? С этапа? Нет, – категорически заявил вор. – Решетки – прочные. Замки такие, что даже Вальрас, наш медвежатник, не откроет. И охрана опытная. А ты говоришь, что если и собаки тут, то все, амбец… Не получится. Уже пытались. Только кончали так же, как тот бородач. Нет уж, я на такой подвиг не способен. Если охрана кого «опустит», то все…

– А нас куда везут?

– Ну парень, а еще друг короля воров! – засмеялся щипач. – Кто же таких простых вещей не знает?! Везут нас в долину святого Иоахима, на серебряные рудники графа Флика. Ему, по особому указу императора, разрешено забирать государственных преступников из всех тюрем. Ну еще он не брезгует и такими, вроде нас. Серебряная руда почти истощилась, вольняшкам работы нет. Местные горняки в другие долины ушли. Ну, а наш брат работает за миску похлебки да за ломоть хлеба в день.

Долбаные стариканы! Накликали, сволочи, накаркали, старые пердуны, вспомнил я недобрым словом ульбургских «горняков», что рекомендовали мне попасть на каторгу в Самоцветные горы… Оттуда, мол, сбежать легче.

– А из рудника Флика сбегают? – поинтересовался я.

– Ну, кому как повезет, – неопределенно ответил Жан. – Посмотрим. Но, – многозначительно добавил он, – нет таких тюрем, откуда нельзя сбежать! Из тюрем бегут, а уж с каторги-то ноги сделать всегда легче. Главное – было бы куда да к кому! – философски заключил вор и поднялся: – Ладно, я к своим.

– Беги, – не стал я возражать. – Скорее бы на рудник, что ли. Кандалы бы сняли… – мечтательно протянул я.

– Ну-ка, дай глянуть, – осмотрел мои оковы Жан. – Фи, ерунда-то какая. Браслеты твои на защелках, а не клепках!

– Ключа-то нет.

– Ты с кем дело имеешь? – хохотнул щипач. – Ключ будет! Сейчас кликну… Вальрас!

От кучки арестантов отделился один из парней – молчаливый и угрюмый, с большой головой, сосредоточенно вытащил откуда-то толстую трехгранную иглу и быстренько поковырял ею в замке наручников. Там что-то хрюкнуло.

– Когда сбросить захочешь, стукни обо что-нибудь, – объяснил Вальрас, ковыряя теперь в замке ножных кандалов.

– Стукнуть и все?! – удивился я. – Так просто?

– И все, – кивнул Вальрас, убирая иголку в лохмотья. – Я у них замочки сломал. Сами по себе не слетят, а со стороны незаметно. Надо – надел, надо – снял.

– Ух ты, как жить-то хорошо… – простонал я.

Без тяжелых железяк я был на седьмом небе от счастья. Забыв про боль, почувствовал столько сил, что готов был ломать решетки голыми руками. Правда – не рискнул.

– Ты их днем не снимай, – забеспокоился Жан. – Охрана увидит – на оковы заклепки поставит! Ищи потом кузнеца да инструменты.

Мой новый приятель Жан-щипач был кем-то вроде старшины нашей тюрьмы на колесах. После того как он перетолковал с народом, прочие соклеточники-сокамерники начали разговаривать со мной как с равным. Ну почти… Встать вровень мешал Эрхард, которого я обязался прирезать. Как выяснилось, должен был еще и помазать себя его кровью. По негласному уговору было решено, что «каплуна» я убью, как только представится удобный случай…

Я попытался узнать, как Эрхард попал в клетку? Понятно, что Лабстерман не простил старшине кузнецов неудобных вопросов. Но, видимо, бедолага знал и еще что-то, чего опасался первый бургомистр вольного города Ульбурга. Только при чем тут я?

Узнать подробности не удалось. Кузнец валялся на полу, как скомканная одежда, и, когда его в очередной раз тащили «позабавиться», уже не сопротивлялся, а плакал. В мою сторону он боялся и смотреть, а когда я пытался заговаривать, прикрывал руками горло и начинал скулить как побитая собака. Уж не свихнулся ли?

Постепенно ко мне стали возвращаться силы. Не настолько, чтобы драться с тюремщиками, но по крайней мере меня хватило на то, чтобы суметь сосредоточиться. Когда наступала ночь и охрана, выставив часовых, уходила спать, я осторожно снимал кандалы и наслаждался той легкостью, с которой мог двигать руками и ногами. Пытался не терять форму, делал упражнения, мысленно представляя, что в руках оружие.

Кроме меня и Эрхарда, народ был привычен к клеткам – на колесах или без оных. Они вели свою, непонятную для меня, жизнь – спокойно переговаривались, смеялись, играли в какие-то игры. Меня участвовать не приглашали, да я и не напрашивался. По ночам несчастный кузнец оказывался в их углу – оттуда доносились всхлипывания, сопение и довольное оханье арестантов. Охрана в эти дела не вмешивалась. Понятно – в их задачу входило доставить нас живыми и невредимыми до какого-то определенного места, а утрата купцом «девственности» не портила его товарного вида. Иногда во время привалов и сами тюремщики извлекали Эрхарда…

В камере на колесах, как и в любой тюрьме, было скучно. Сквозь дыры в парусине однообразный пейзаж – редкие деревья, скалистые холмы, старые ямы углежогов, поросшие кустами. Когда-то в этих краях добывали железо, свинец, олово. С тех пор руды истощились, а из-за вырубленных деревьев пересохли речки. (Слышал, император приказал выращивать новый лес, но результатов пока не видно.) Редко где попадались небольшие овечьи стада. Пастухи при виде страшных фургонов торопились отогнать отары на безопасное расстояние.

Мы развлекались тем, что рассказывали друг другу всякие истории. Мои повествования о войнах были приняты вежливо, но не более того. Таких россказней можно наслушаться в любом трактире, да не в прозе, а в складных виршах миннезингеров. Их больше интересовали рассказы о странах, где удалось побывать. Кое-кто был уверен, что, кроме Швабсонии, больше земли нет, а если и есть, то населена чудовищами.

Рассказ о родине матери – древлянских княжествах, где мне пришлось побывать в детстве, был заслушан с огромным недоверием…

– Снегу, говоришь, по колено, а то и по пояс? – в задумчивости почесал всклоченную голову Вальрас, из-за чего она стала еще больше. – Бывает же такое! А чего они каждый день себя паром чистят? Такие грязные?

Жан удивлялся другому:

– Домики, а в них шкуры? Вот бы украсть… – загорелся щипач, услышав, что охотники оставляют на зиму драгоценные соболиные и песцовые шкуры в лесу, и никто это добро не берет.

Я рассказал парням и о разбойнике из Шервудского леса, умолчав лишь, что сам был в команде шерифа, которая его ловила.

– Эх, башковитый был парень! – завистливо вздохнул один из арестантов, услышав, как Локсли бежал из тюрьмы в бочке из-под вина.

– Враки! – авторитетно заявил другой. – Не смогли бы они доплыть. Потонет бочка!

Спорить и доказывать я не стал – за что купил, за то и продаю, а среди сокамерников возникла увлекательная дискуссия – утонула бы бочка или нет, если ее спустить на воду…

– Она же с воздухом! А с воздухом, как поплавок, на воде держится! – горячились одни.

– Да на хрен тот воздух! Толку-то от него? Если человека в бочку посадить, она кувыркаться будет и воды начерпает, – доказывали другие.

– Не будет кувыркаться, если вся тяжесть внизу!

– Если не закрыть бочку изнутри и щель оставить – зальет. Утоп бы твой Локсли.

– Если его повесили, значит, не утоп! – высказался Жан, и спор затих сам собой. Правильно, кому повешенным суждено быть, тот не утопнет.

Время от времени кто-нибудь заговаривал и о долине святого Иоахима.

– Самое хреновое – это увидеть в шахте белую лошадь! – пустился в рассуждения один из бывалых людей, уже несколько раз бегавший с каторги. Правда, не из долины Йоахима.

– Кого увидеть? Откуда в руднике лошади? – вытаращился на него Жан-щипач.

– Они ворот крутят, чтобы породу наверх поднимать, – сообщил другой «ветеран». – Только слепые, увечные.

– Ага, те самые, которых арестанты пользуют…

– Дураки! – обиделся «знаток». – Белая лошадь – это не лошадь вовсе, а минный дух. Если увидишь, скоро обвал будет. Дух, он копытом по своду вдарит, и все!

– Увидишь под землей лошадь – беги со всех ног! – развеселился Жан.

– А я вот другую историю слышал – о гномах. Рассказать? – предложил один из арестантов.

– Ясен пень, рассказать! – высказал общее мнение Жан.

– Жил рудокоп по имени Рувим, а по прозвищу Фраерман. Не тот Рувим, у которого кот рыбу таскал, а тот, у которого коза двухголового козленка родила. Фраерман неудачником был – мало того что козленок у него с двумя башками, так и серебра мог наковырять с козью какашку. Только на еду да на уголь хватало, а на то, чтобы самому приодеться да жену принарядить, – ни-ни! А жена у него – молодая, красивая. Терпела вначале, с хлеба на воду перебивалась, обноски донашивала, а потом надоело. Стала зудеть – если, мол, горняк из тебя никакой, так в углежоги иди или в охотники. Уголь – верная денежка, а охотник – тут тебе и мясо, и шкуры. А не то, мол, придется самой работать идти, передком деньги зарабатывать!