Или умудряются изготовить замечательную на вид колбасу вообще без использования отходов мясопроизводства, а только опять же из тщательно размолотого и уваренного гороха с увеличенной вкусовой добавкой и красителем. Мы пробовали такую колбаску. На вкус – самая что ни на есть мировецкая закуска, вполне пригодная к употреблению.
В одном из цехов колбасу изготавливали даже не из растительной массы, а… У нас глаза из орбит полезли, когда мы увидели, что её «варят» из самого настоящего картона с примесью ещё каких-то искусственных отбросов, непригодных для человека. Простолюдины, хоть и кривились, но ели этот продукт, на вкус напоминавший резину, и, наполнив желудок, чувствовали некое подобие сытости. Что потом происходило со здоровьем этих людей, одному богу известно.
Выйдя же из здания городского суда, испанец говорил: мол, смотрите, мой друг, человек стянул пару бутылок водки – ему четыре года отсидки. А украл сто миллионов баксов – фактически ничего, не считая порицания за недостаточно целесообразное расходование бюджетных фондов; максимум – небольшой условный срок или символичный домашний арест.
Незримо, словно невидимки, мы присутствовали на совещании высокопоставленных чиновников по вопросу, как лучше израсходовать огромные средства, выделенные государственной казной на защиту лесных массивов от пожаров. В итоге, на противопожарную профилактику было определено ровно столько, сколько хватило бы нескольким бомжам для скромного застолья на опушке леса, плюс отдельно – на оформление бумаг для отчёта о проделанной работе. Остальное решили кружным путём перевести на счета участников переговоров.
А спустя полчаса мы слушали, как раздувают денежные суммы, требуемые на строительство автотрассы. Стоимость дороги в результате возрастала десятикратно, асфальт же, по всей видимости, должен был сойти со щебёнки после первого же весеннего дождя.
Побывав в кабинете градоначальника, мы видели, как за миллионные откаты коммерческим структурам передавались земельные участки.
Не успели мы с доном Кристобалем переглянуться, а высший ольмапольский босс уже давал спешное указание о переводе нескольких десятков миллионов бюджетных денег нужным людям в Москву. Якобы, за участие в реставрации дома знаменитого купца и промышленника Малькова, хотя москвичи там и пальцем не шевельнули, и даже не знали, где этот дом находится.
Едва закончив с этой аферой, Федотов уже подсчитывал итоги искусственного разорения одного из строительных предприятий, отчего большая часть акций оказалась у подставного лица, дальнего родственника мэра.
А спустя час, уже после обеденного перерыва, тот же Федотов вёл разговор о передаче земли возле целебного Серенького источника у подножия Ольминских гор какой-то иногородней фирме. За сто пятьдесят миллионов. Под строительство санатория для отдыха и лечения разного сорта светских львиц. Вода там была хороша: она избавляла от ожирения, омолаживала и вызывала неистощимую волну новых сексуальных желаний.
Ещё спустя несколько минут видели, как на основе сфальсифицированного аукциона оформлялись турбазы на берегах Ольмы. На имена жён градоначальника и его ближайших заместителей. За суммы от ста двадцати до двухсот тысяч рублей. При реальной стоимости баз от тридцати до ста сорока миллионов.
– И всё же это мелочи, – сказал я, когда диорама с кабинетом мэра исчезла из глаз. – В Москве-то миллиардами ворочают!
– Не придирайтесь, Аркадий, – ответил испанец. – Не забывайте, что курочка по зёрнышку клюёт. Мы всего-то ничего наблюдали за Федотовым и то вон, сколько всего насмотрелись! Глядишь, за год миллиардик-другой и нашкрябается.
Мы скользили туда и обратно и в тот же день стали свидетелями, как в суде разваливают уголовные дела за взятки от ста тысяч до десятков миллионов.
А в следственном комитете прекращают расследования за не меньшие суммы. Нечто подобное происходило и в прокуратуре.
Не буду больше перечислять. Чиновничий мир, не уставая, трудился в поте лица своего. И не только чиновники. Почти везде, где бы мы ни были, обвешивали, обкрадывали, обманывали, выдавали туфту за качественный продукт, старались повесить лапшу на уши и кривили душой, порой предавая самых близких друзей. И это были правила деловых и прочих взаимоотношений, получившие силу от понятий, основанных на власти денег.
– Удивительно, как ещё такое общество функционирует! – негодующе говорил дон Кристобаль. – Представим себе красные кровяные тельца в организме человека или животного! Их основное назначение – поставка кислорода от лёгких всем тканям и транспортировка двуокиси углерода в обратном направлении. Кое-что кровяные тельца и сами получают в процессе жизнедеятельности. Но главное – они обеспечивают нормальное существование своего принципала. Аркадий, вам понятно, о чём я говорю? – спросил он, прерывая монолог и поворачиваясь ко мне.
– Полагаю, что вы хотите сопоставить, сравнить деятельность кровяных телец с нравами и порядками Ольмаполя.
– Совершенно верно. Представим также, что в какой-то момент тельца эти переняли правила игры ольмапольцев, то есть пренебрегли бы своей основной функцией и полностью переключились на изымание полезных продуктов у своих собратьев для удовлетворения собственных корыстных интересов. У одних это происходило бы более успешно, у других – менее. Одни бы разрастались, становились крупнее, чем это предусмотрено природой, другие – хирели и умирали. Тогда и организм в целом стал бы задыхаться от нехватки кислорода, а в его кровеносных сосудах образовались бы тромбы от некоторой части непомерно разросшихся красных телец. В конечном счёте, наступила бы гибель и организма в целом, и этих самых телец в частности. Что-то подобное происходит в масштабах Ольмаполя. Если оставить всё как есть, то его ожидает смерть или, как минимум, гангрена и тяжёлый паралич на много лет вперёд.
Глава четвёртая. Чёрт или ангел?
Ночевали мы у меня в доме по улице Амбарной, что в посёлке Тихоновка, являвшемся пригородом Ольмаполя. Достался мне этот дом от тёти Нюси, случайно встреченной женщины преклонных лет.
Как сейчас помню тот пасмурный дождливый вечер, когда я помог ей дотащить тяжёлые сумки от автобусной остановки. В благодарность она пригласила меня к себе в дом, обсушила и напоила сладким горячим чаем со сдобной булочкой. Узнав же, что я сирота, бывший детдомовец и негде мне преклонить голову, предложила переночевать у неё в отдельной комнате.
Утром тётя Нюся накормила меня сытным завтраком и сказала, чтобы я не искал больше угла, а пожил у неё.
Так я и остался у доброй старушки. Помогал по хозяйству: вскапывал и мотыжил огород, конопатил пазы в стенах, подметал и мыл полы в доме, словом, выполнял всякую работу, какую находил.
– С тобой мне хорошо, – приговаривала она, – есть хоть с кем словом перемолвиться – одну-то стены едят.
В огородных делах я фактически ничего не смыслил, но здесь мне здорово помогал сосед Иван Степаныч, старик лет шестидесяти, только что вышедший на пенсию. Он подсказывал и как правильно лук-севок сажать, и как помидоры окучивать и подвязывать, и как удобрять землю золой и компостом, и много чему ещё учил.
– Слушай меня, Аркаша, да больше спрашивай, – говорил он, – и всё у тебя будет лучше некуда. А от хозяйки твоей какой толк!? Она своё уже отработала.
Только после того, как тёти Нюси не стало, узнал я, что свой дом она завещала мне. Так у меня появилось древнее, но вполне крепкое жилище.
Дон Кристобаль поместился в задней комнате, которую когда-то занимал я, и ночные часы проводил на стареньком диване между простенком и одёжным шкафом. Впрочем, он мало спал, а может быть, не спал вовсе. Мне всё казалось, что по ночам его фантом отправляется в полёты над городом, продолжая вникать в особенности нашей бренной ольмапольской жизни.
Подтверждением тому служит хотя бы тот факт, что однажды он завёл разговор о квартире, которую мне выделили вскоре после совершеннолетия. Известно ведь, что по достижении восемнадцатилетнего возраста воспитанник детского дома должен покинуть сиротское заведение и местная власть по закону обязана выделить ему пригодное жилище.
Выделили и мне. Получив «заветный» ордер, я отправился в фавелы по указанному адресу, где и обнаружил стандартный шестнадцатиквартирный «клопятник», в котором проживал разный малоимущий люд.
Комната моя была угловой на первом этаже. Дверь в неё висела на одной петле. В окне отсутствовала нижняя половина стёкол. Потолок провис и держался на подпорке. Штукатурка на стенах обсыпалась, тут и там виднелась обрешётка, а в одном месте зияла сквозная дыра, через которую можно было просунуть руку.
Дело шло к зиме, на улицах лужи уже полностью вымерзли, а единственная батарея с разбитыми секциями валялась под окном на полу. Все четыре угла темнели испражнениями – местные обитатели использовали выделенные мне апартаменты как общественный туалет. Разве мог я обустроиться здесь, когда у меня не было ни денег на ремонт, ни достаточного жизненного и мастерового опыта?!
