Ознакомительная версия.
Помолчав, Тимир продолжил с тоской:
– Если б надежда была, что Урана еще родит! Но вряд ли. И весны не те… – Он встряхнулся: – Подождем возвращения сына. Главное – рос бы мальчишка здоровым… Ладно, Силис, до встречи. А не зайдешь ли к нам передохнуть? Урана, поди, что-нибудь вкусное к ужину приготовила.
– Нет, спасибо, – отказался Силис. – Дома ждут.
Тимир прощально кивнул и поскакал по дороге к крылатым холмам.
Проезжая мимо елани, где на опушке, защищенной от холодных ветров, приткнулся двор Манихая и Лахсы, старейшина высмотрел у поленницы двоих малышей. Старшему, сгорбленному золотушному мальчонке, одетому в нелепую, плохо вымятую хламиду, было не больше пяти весен. Второй, в ловкой двухцветной шубейке из ушей зайца и такой же нарядной шапочке, но обутый в драные великоватые торбаза, казался вовсе крохой. Он еле стоял на ножках, прислонившись к лежащему бревну. Видно, это и был сын кузнеца.
Чем-то увлеченные, дети не увидели Силиса. Он незаметно подъехал к изгороди. Старший, кряхтя, обхватил красными от холода ручонками валяющийся недалеко чурбан величиной почти с себя. Повалив его, подкатил к бревну.
– Вот, стол тебе будет, – донесся голос, необычайно звучный для тщедушного тельца мальчика.
Силис удивился: никогда еще не приходилось ему слышать у детей такого чистого и яркого птичьего голоса. Он был не пронзительный, густой и приятно волнистый.
– Вот, стол тебе будет, – повторил парнишка, с трудом устанавливая тяжелую чурку перед бревном, и до Силиса дошло, что он не говорит, а поет.
– Эгей, смотри-ка, знаменитый силач Элен стол принес для твоих игрушек! – пропел малец. Порылся за бревном и высыпал на «стол» кучку коровок, лошадок и олешков, вырезанных из тальника. Видно, Манихай, превозмогая лень, смастерил их как-то на досуге, украсил резьбой и рожками.
– Правда ведь, сильный твой брат?
Обняв карапуза, маленький горбун взгромоздил его на бревно. Встал напротив и потряс поднятыми вверх сжатыми кулачками, показывая, какая в его руках прячется сила.
– Жаль, что ты еще не умеешь разговаривать, а то бы сказал: «Вот стоит мой брат Дьоллох, большой и толстый, как воин!»
Восхищенный ребенок залился смехом. Силис, не сдержавшись, тоже хохотнул. Дети резко замолкли и настороженно уставились в лицо незнакомому дядьке, выглянувшему из-за поленницы. Перепуганный Атын громко заревел. Силис спешился, привязал коня и опять выглянул.
– Ты кто? – храбро осведомился Дьоллох, загораживая плачущего малыша. – Если пришел за моим братцем Атыном, я его не отдам. Я пинаться умею!
– Да не собираюсь я забирать твоего братца, – засмеялся Силис, пролезая во двор между жердинами изгороди. – И сражаться с тобой не хочу. Я видел, как ты нес огромное полено, и подумал, что такого сильного мальчика давно не встречал. А еще ты, оказывается, очень красиво поешь.
Атын перестал плакать. Чужой дядька не выглядел злым. Пустив сопли, малыш взмахнул мокрыми ресницами и улыбнулся Силису. Тот присел рядом на бревно.
– Что такое «красиво»? – спросил Дьоллох.
– Ты не знаешь, что такое «красиво»?
– Я-то знаю, – насупился мальчик. – Но хочу, чтобы ты сам сказал.
Силис озадачился не на шутку.
– Как бы тебе объяснить, что я считаю красивым… Думаю, на земле все красиво, к чему приглядишься. Вот ты просыпаешься утром, открываешь глаза, потягиваешься, и на ладонь твою ложится первый светец восхода. Рука, а постепенно и все вокруг становится золотым… Это красиво. Потом взбегаешь на холм, стоишь на нем и смотришь, как внизу по камням звонко скачет ручей. А он вдруг умолкает.
– Почему?
– Потому что птицы поют. От красоты их утренней песни даже у ручья перехватывает дыхание… Сверху тебе видны гривастые головы и хребты коней. Густые травы на аласе раздвигаются перед ними и смыкаются снова. Поднимешь взор к небу, а в нем медленно-медленно парит птица-сокол… Все это так красиво – словом не передать!
– А если промчится волк?
– И волк – красиво. Густой мех его искрится под солнцем. Весь он, словно стрела в полете, летучий и обтекаемый ветром.
– Словом не передать, – задумчиво повторил мальчик. – Можно мне придумать об этом песню?
– Обязательно придумай. Завтра я приеду к вам снова, и ты споешь ее мне, – серьезно сказал Силис.
Скрипнула дверь. Старейшина поморщился, услышав визгливый голос Лахсы:
– Где тебя носит, несносный Дьоллох! Совсем заморозишь Атына!
Женщина осеклась, поднесла ко рту дрогнувшую ладонь:
– Ой, гость тут у нас, а я раскричалась… Что в дом не заходишь, Силис?
Он поднялся с бревна, взял малыша на руки.
– Дозволительно ли после похорон? У вас же новорожденная.
– Это чужим запрещено видеть ребенка. А какой же ты чужой? Ты уважаемый глава наш! – застрекотала Лахса. – Да и что может случиться со здоровой малюткой?
Она все же сплюнула, чтобы не сглазить.
– Вообще-то мы хорошо очистились у огня, – пробормотал Силис. Ему одновременно хотелось и не хотелось зайти. – Но я без подарка.
– Ну, за подарком, надеюсь, дело не станет. Хочу люльку тебе заказать для Илинэ, а то спит в колыбели Атына.
– Добро, – согласился гость и похвалил: – Славное имя у девочки. Будто река-бабушка внучку волной принесла, вам доверила.
– Главный жрец назвал, – неохотно отозвалась Лахса, открывая пошире перекошенную дверь.
Силис вошел и покрутил носом, ошарашенный мощной смесью запахов мясного варева, подгоревшего молока и нечистых пеленок. Сразу ясно – вот дом, полный детей. У Силиса юрта тоже людная, детная, правда, в несколько раз просторнее и воздуху в ней, конечно, больше. Но и на четвертушку так могуче не пахнет, даже когда Эдэринка полощет коровьи кишки для кровяных колбас.
Взвизгнув, юная девушка метнулась за дырявую ровдужную занавеску на левой половине. За ней ринулись еще несколько девчонок и две радостно взлаявшие собаки. Занавеска заходила ходуном. То тут, то там в дырьях замелькали глазенки. Дети выталкивали друг друга наружу, шепчась и придушенно хихикая.
Со средней лежанки, натужно охнув, привстал растрепанный Манихай:
– Отдай, Силис, малыша Лахсе. Проходи, садись к столу. Спросил бы о новостях, однако виделись мы сегодня. А вот чем обязаны твоему появлению – о том спрошу, если позволишь. Все же в первый раз ты решил навестить наш захудалый двор.
– Мимо ехал, ну и зашел. Завтра опять приду – строить вам новую юрту. Если позволишь, – усмехнулся Силис, снимая рысью доху.
– Нюкэна! – раздраженно кликнула Лахса старшую дочь. – Кого испугалась? Это же Силис, наш старейшина, гость дорогой! Раздень ребенка, мне на стол надо готовить!
Девушка вышла из-за занавески, опустив глаза, забрала Атына у матери. Освобожденный от хламиды Дьоллох, почесывая вспотевшие коросты на шее, смело примостился рядом с Силисом. Манихай хотел смести мальчишку со скамьи подзатыльником и уже было замахнулся, но гость отвел суровую отцовскую руку:
– Оставь. Дьоллох – мой друг.
Мальчонка напыжился, покраснел и сгорбился еще больше.
– Золотуха одолела нашего меньшого, – сказала Лахса смущенно, строя «страшные глаза» сыну, чтобы не скребся при чужом человеке. – Смазываем болячки кашицей из бересты, да что-то не помогает.
– Можно живицу с семи старых лиственниц прокипятить с маслом или собрать с острия топора черную смолку от березовых дров, – посоветовал Силис, прихлебывая горячий взвар из сладких корней сарданы. – Так, помню, Эдэринка нашу среднюю дочку лечила. Но лучше покажи мальчика жрецам.
К столу, оттолкнувшись от теплой стенки очага, приковылял Атын. Ножки его были чуть кривоваты. Спереди в прорехе штанишек, которую у малюток оставляют для оправки, белела крохотная свистулька, отягощенная слева крупным темным бубенцом. Он свисал почти до колена.
Перехватив сочувственный взгляд гостя, Лахса вздохнула:
– А у этого грыжа. Прямо не знаю, как Уране сказать. Чего только не пробовали – и лягушачью икру по весне на ночь прикладывали, и свежесодранную мышиную шкурку – ничего не получается. Отосут не сумел помочь.
– Слышал я, Эмчита грыжи вправлять мастерица, – вспомнил Силис.
– Э-э, да что мы все о немощах, будто нет других разговоров! – воскликнул Манихай. – Я вон тоже болен, все тело с утра разламывается, но ведь не плачу! Ты мне, Силис, лучше ответь: наша новая юрта будет как у тебя или меньше?
– Может, и больше.
– Что бы такое кинуть в столбовые ямины, чтобы богатство приманить, а? – заволновался Манихай. – Сознайся, какие хитрые штуковинки ты туда положил, когда дом себе строил?
– То же, что и все кладут, – связки белого конского волоса. Ну, и жрецы благословили. Я велел им завтра к вам подойти.
– Тимир, говорят, закопал под столбами своей юрты куски серебряного крушеца, – пробухтела Лахса, разгоряченная новым поворотом разговора.
– Про то не знаю.
– А ты попроси, попроси кузнеца, пусть и нам даст серебра или хоть рудные камушки. Задарма, что ли, его ребенка растим? – дернул Манихай жену за рукав.
Ознакомительная версия.
