Ознакомительная версия.
А что теперь? – пожал он плечами. – Теперь дядюшку твоего ждём. Недолго нам осталось.
А если выживем? – осторожно спросил я.
Тогда будем жить, – просто сказал он. – Как и жили. Что ж тут сложного-то?
Но почему?
Он понял, о чём я.
Потому что лучше, если у меня будешь ты, чем у меня не будет никого. Потому что он прав, Отшельник. И не в том дело, что слово я ему дал… а просто ты же не тот уже сейчас, как раньше. Да и я не тот.
Ничего я ему не сказал. Только смотрел в чуть посветлевшее небо, откуда внимательно наблюдали за нами звёзды. Которые тоже решили промолчать.
Пахло дымом, пшёнкой и жареным луком. В походном лагере, на который смотрели мы с вершины невысокого холма, назревал завтрак. Очень кстати случился здесь этот холмик – двести саженей до ближайшего ряда шатров, и вся человеческая суета видна как на ладони. Нам с Алёшкой заметно всё, а вот нас надёжно оберегает Круг Невнимания. Сейчас уж незачем скупиться на магию, сейчас если и предпримут что-то их сиятельства, то уж точно не про нашу честь.
До рассвета сидели мы с Алёшкой в ночном поле, вымокли от росы, наговорились, наслушались птичьих трелей и шорохов – но дядюшки так и не дождались. Видно, вкралась в замысел старого лиса какая-то помеха, и лишь потому все они – три тысячи копошащихся внизу – до сих пор живы.
– Может, у него всё-таки совесть проснулась? – предположил Алёшка. – Может, пожалел семёновцев твоих?
– Это вряд ли, – охладил я его надежды. – Дядя Яник от своего не отступится, и не знакома ему жалость. Надо будет – и меня раздавит, и тебя, и всех тверских Иных, невзирая на масть. А уж их-то, людишек, и подавно.
– Виктория Евгеньевна тоже не отступится, – проворчал Алёшка. – И коли уж явится сюда с «убедителем», то лучше места, чем этот холм, не найти. Всех отсюда видно, даже летать не надо. Как мыслишь, мы вдвоём её одолеем?
– С «чёрной стрелой» может получиться… – задумался я. – Хотя и то вилами по воде. Без неё же – никак.
– А придётся, – заявил Алёшка. – Её сиятельство – это тебе не его сиятельство. Убивать не дам. Понимаешь хоть, почему?
– И почему же? – Мне и впрямь стало любопытно. – Чем одно сиятельство лучше другого?
– Да потому что, коли твой дядюшка в Сумраке сгинет, по нему никто не прольёт слезы. Даже ты, единственный родич. Может, и поскорбишь чуток, но переживёшь, я тебя знаю. А вот коли Виктории Евгеньевны не станет – всё Журавино осиротеет. Не один Костя, а вся школа… их там, между прочим, триста пятнадцать душ!
– Значит, – догадался я, – ты потому и князя упокоил? Вовсе не из мести, а для пользы человечества?
– Ага, – признал он. – Слишком ядовитый крокодил, слишком опасный. Моя Дашка-то не первая у него была… и не последней бы оказалась. И раз уж нельзя его унять по закону, пришлось вот так… мухой.
– Ну а с графиней что думаешь делать? – напомнил я о главном. О том, что куда важнее князя, принявшего смерть от медведя своего.
– Попробую её убедить, – вздохнул Алёшка. – Вдруг всё же отступится? Сердце-то у неё доброе. А ты тоже… в Дозор к ней согласись пойти. Пусть хоть что-то у неё выйдет, пусть хоть какой-то пряник.
Я тоже вздохнул. Не верилось мне, что вот так просто, по мольбе рыжего мальчишки, изменит Высшая Светлая своим высоким целям. Рыжий-рыжий, конопатый, что мы барыне с лопатой? Я не выкрал, не убил, ты ни в чём не убедил…
Там, внизу, заливисто прозвучал рожок. Сигнал к трапезе. Скоро полковой священник прочитает молитву, и у каждого костра наступит самое приятное время воинской жизни. Если графиня и впрямь появится – то лучшего момента не найти. Сейчас легче завладеть их вниманием, нежели потом, когда начнут они складывать шатры и готовиться к новому маршу.
Скоро начнётся, чую! – шепнул Алёшка по Тихой Связи, хотя с такого расстояния никто не мог нас услышать. Вдобавок выставили мы Круг Невнимания.
И впрямь, началось. Разорвался в пяти саженях от нас воздух, вспыхнуло перламутровое сияние, и оттуда выметнулась высокая фигура.
Нет, не графиня – Костя! Одет парадно – зелёные панталоны, зелёный же сюртук с галунами, излюбленная его английская шляпа, шпага на боку. Ни меня, ни Алёшки он не замечал – похоже, все помыслы его устремлены были к лагерю семёновцев. А в правой руке его…
Двумя пальцами крепко, до белизны, сжимал он кристалл. Небольшой, с младенческий кулак, и солнце отражалось мириадами бликов в его гранях. Где-то я его уже видел. Ну, точно! Середина декабря, вечер, метель стучится в ставни, а я, стараясь не выказать любопытства, разглядываю диковины в кабинете графини Яблонской. И кристалл в цветочном горшке – уж явно не самое интересное.
Так, значит, это и есть «убедитель»?! Не в хранилище, под защитой мощных заклинаний, а вот прямо так, на виду у всех? В кабинете, куда всякий в Журавино мог невозбранно зайти?
– Костя! – вскричал Алёшка и бросился к нему. – Не надо! Не делай того! Не смей!
Теперь не оставалось сомнений, как распорядился наш образцовый Светлый Алёшкиной щедростью. Ограниченный унизительным шестым рангом, не смог бы он прокинуть сюда Врата… да и вряд ли сумел бы завладеть кристаллом. Выкрал, должно быть. Значит, и Светлым не чужды сии способы. Если очень надо, если припёрло…
Тут только Костя соизволил заметить нас.
– Не подходите! Не мешайте! – Голос его дрогнул, щёки покраснели – и чудовищный ветер отшвырнул нас назад, бросил на землю. «Непускающая стена», в обиходе – «непускайка», заклятье простое, доступное даже магу седьмого уровня, но если подпитана огромной силой, то справиться с ней невозможно. Это сколько же Алёшка сцедил в Костин стакан? А потом ведь ещё Врата открывал… Видать, и впрямь будет он Высшим, Великим, Величайшим. Если, конечно, вообще будет. Если сей день для нас не последний.
Не удовлетворившись достигнутым, Костя взмыл в воздух сажени на три и завис там горизонтально, раскинув руки, точно плыл сейчас в тёплой озёрной воде. Шляпа его немедленно свалилась, да и шпага, сохраняя верность закону всемирного тяготения, свесилась вниз.
– Воины! – возгласил он, и юношеский голос его устремился к вкушающим походный завтрак семёновцам. – Именем Света взываю к вам и повелеваю! Безбоязненно идите, куда велено, выполняйте приказы Высоких Братьев, скиньте кровавое ярмо бесчеловечной царской власти! Все силы свои, все умения, всю жизнь отдайте святому делу освобождения народа!
– Сейчас разломит «убедитель», – прошептал я лежащему рядом Алёшке. – И всё… и уже ничего не поделать.
Впрочем, кое-что ещё оставалось. Продолжая лежать в траве, сунул я руку за пазуху, нашарил на тонкой нитке рядом с нательным крестом медную пульку «чёрной стрелы». Рванул.
– Ты что, сдурел?! – Алёшка рысью бросился на меня, перехватил руку с артефактом. – Не смей!
– Лучше так, – огрызнулся я, пытаясь высвободиться. – Он всё одно не жилец. От «стрелы» ли помрёт, от «убедителя»… но хотя бы Россию спасём.
Алёшку, однако же, довод мой не убедил, и руку с пулькой держал он крепко. Как тут нацелишься? Ещё, пожалуй, заряд стрелы по нему же и шарахнет.
– Воины! – продолжал заклинать Костя. – Да войдёт в сердца ваши слово моё, и никто уже более не поколеблет вас! Быть же по слову моему!
И он с натугой, точно барабанную палочку, разломил кристалл пополам. Тут же хлопнул воздух… почему-то не вверху, а сзади, а мгновение спустя вспыхнул на всех гранях пронзительный голубой цвет – точно солнце превратилось в миллион полевых васильков. Костя же сверзился с вышины, упал на вытянутые руки, мгновенье молчал – а потом взвыл от боли.
Мы с Алёшкой ринулись к нему, забыв о «непускайке» – и правильно сделали. Невидимая стена исчезла, и ничто уже не помешало нам подбежать к телу.
Душа в нём пока что оставалась. С трудом приподняв голову, Костя проговорил спокойно и ясно:
– Вот и всё! Дело сделано!
– Зачем? – ошалело выдохнул Алёшка, присев рядом с ним на корточки, коснулся пальцами лба.
– Потому что надлежало Россию спасти! – Костин голос стал тише, будто говорил он через подушку. – И Викторию Евгеньевну тоже. Уж лучше я… по мне меньше плакать будут.
– Сильно расшибся? – глупо спросил я. – Боль снять или сам?
– Руки и грудь, – соизволил обратить на меня внимание Костя. – Да какая разница? Скоро всё равно растаю в Сумраке.
– Сейчас переверну тебя на спину. – Я тоже опустился на корточки и осторожно коснулся его плеча.
– Стой! Не делай этого! – раздался сзади встревоженный женский голос. – Может ведь быть перелом позвоночника!
Её сиятельство графиня Яблонская, оказывается, уже минуту стояла за нашими спинами. Белое платье, жёлтые одуванчики под ногами, синее небо вверху. Не было только живописца, способного запечатлеть сию картину.
– Пустите, – велела она и, не заботясь о чистоте своих одежд, села рядом с нами, опустила ладонь ему на затылок. – Костя… Костенька! Как же ты так? Ну зачем?
Ознакомительная версия.
