Миг спустя тело Змеи обмякло подобно шнуру, секунду еще назад «живому» и вдруг выпущенному из рук рыночным фокусником, и с мертвенным шелестом безвольно протянулось по полу пещеры. Бессмертная Змея была мертва, мертва без всяких сомнений. Рассеялась пыль, быть может подчинившись мановению богини, и в свете все тех же немеркнущих, пылающих без единого мерцания факелов нам предстала ужасающая картина.
В центре зала, скрыв почти весь пол, грудилась огромная масса камней – тех самых сталактитов, что вначале столь поразили наше воображение. Упав с огромной высоты, многие вонзились в землю и были подобны стрелам, пущенным богами с небес. Другие – раскололись, образовав необыкновенные, невероятно причудливые и страшные фигуры.
Однако в тот момент все это ничуть не волновало меня. Сорвавшись с места, я бросился бегом к этой страшной каменной груде, отчаянно выкрикивая имя Гиеагра. Сердце мое разрывалось от ужаса и скорби, а воображение рисовало кошмарную картину гибели моего друга. «Он там, он там, под камнями! – эта мысль жгла каленым железом, доводя до исступления. – Боги, он там, и мне ни за что не добраться до его тела! Ни похоронить, как он заслуживает того, ни насыпать высокий курган, подобающий его славе! О, сколь злую насмешку уготовила судьба величайшему из героев!» И тотчас обрушивал миллион страшнейших проклятий на свою голову, браня себя за безверие и преждевременное уныние: «Он жив! Он жив, шелудивый ты пес! Не смей оплакивать того, кто просто не может, не имеет права умереть! Он жив, жив, жив! Ты, Мильк, сгниешь в земле, а он проживет еще тысячу лет!»
Так я метался по пещере, отчаянно выкликая своего друга:
– Гиеагр! Гиеагр! Гиеагр!
Надежды никакой – так твердил разум, но я отказывался внимать его голосу. Схватив факел, висевший на стене, я устремился вглубь завалов. Сбивая ноги в кровь, ежесекундно рискуя свернуть шею, я оглядывал все пустоты, все расщелины между камнями, проникал во все темные закоулки в неодолимом стремлении найти Гиеагра.
То тут, то там я натыкался на твердые, как железо, извивы и кольца змеиного тела. Даже теперь, погребенное под камнями, мертвое чудовище вселяло панический ужас, и дрожь пробегала по телу при взгляде на него. Во многих местах прочнейшая чешуя была посечена – и не камнями: я находил длинные узкие прорубы, порой до самого мяса, и оставить их мог только клинок Гиеагра. И всякий раз сердце мое заходилось от восхищения силой и доблестью великого героя.
– Гиеагр! Гиеагр! Гиеагр!
Надежда таяла с каждой минутой, но вопреки всему я, одержимый каким-то безумным вдохновением, продолжал поиск.
Я нашел Гиеагра, когда почти замкнул круг около проклятой груды. Герой полулежал, прислонившись к стене пещеры, похожий скорее на покрытую пылью древнюю статую, чем на человека. С миром людей его роднила в ту секунду лишь черная струя крови, истекавшая из раны в правом боку и исчезавшая в трещине в полу. Из раны торчало что-то большое, белое, искривленное; приглядевшись, я понял, что это обломок змеиного зуба.
Скорбь овладела мной, исторгнув из груди моей горестный стон. Сделав несколько шагов, я понял, что ноги больше не держат, и опустился на землю у тела моего друга.
Внезапно глаза Гиеагра открылись, и он уставил на меня взгляд, исходивший, казалось, из самого Царства теней. Уголки губ приподнялись в страдальческой улыбке.
– Ты редкостный балбес, Мильк, – чуть слышно прошептал герой. – Почему ты всегда выбираешь самую длинную дорогу?
– Гиеагр! – не чуя себя от счастья, заорал я. – Гиеагр, громила безмозглый, ты жив!!!
– Не горлань, это ненадолго, – проговорил он. – Лучше посмотри на эту тварь… видел ли ты что-нибудь более ужасающее?..
Он сделал жест… тень жеста – и сердце мое содрогнулось оттого, что он так слаб. Повинуясь, я повернул голову и едва не вскрикнул от неожиданности: всего в десяти шагах в окружении камней уродливым валуном высилась гигантская змеиная голова. Один глаз, рассеченный мечом Гиеагра, являл собой сочащуюся ядовитой кровью багровую язву, другой же – поблескивал холодной мертвенной желтизной, будто огромный кристалл. В приоткрытой пасти белели клыки, один из них был обломан.
– Проклятая пыль все скрыла… – услышал я голос друга. – Наша почтенная богиня подняла такую тучу, чтобы спрятаться от змеи… Ах, видел бы ты мой удар… точно в глаз… от него она взвилась к потолку пещеры… един… единственный был способ убить – обрушить на нее все… все…
– Все-таки ты безумец, Гиеагр, – услышал я за спиной голос Бурдюка.
– Псих, каких мало, – это уже слова Глаза.
Обернувшись, я увидел обоих разбойников. Они стояли бок о бок, но при этом казалось, что-то неуловимое разделяло их. Будто невидимая стена отодвинула друг от друга неразлучных друзей.
– Ты спас наши шкуры, – снова заговорил Бурдюк. – Клянусь, я не забуду этого…
– Не надо речей. – Гиеагр вскинул руку в протестующем жесте. – Поверь, Бурдюк, это…
– Замолчи! – приказал я ему. – Тебе сейчас нельзя говорить. Помолчи, я приведу Деву, она поможет…
– Она не поможет, – прохрипел в ответ Гиеагр, и Бурдюк с Глазом покачали головами, вторя ему.
– Не говори глупостей! – воскликнул я. – Она богиня, ты ее спас! Она…
– Она бессильна, – оборвал он меня. – Это Зеркало… Зеркало выполнило мое желание… Я совершил свой величайший подвиг. Я, смертный, убил тварь, с которой даже богам не совладать… После таких свершений долго не живут… – Его губы тронула слабая улыбка.
– Смотри внимательно, запоминай… – продолжал Гиеагр. – С твоим даром… с твоими свитками… ты единственный, кто расскажет людям обо мне… Ты – моя слава, ты – мой погребальный костер, Мильк, и мой курган… Да, ты сложишь мой могильный курган, высокий-превысокий… Но не из камней… О нет, Мильк, ты сложишь его из своих слов, из своих свитков. Ты разнесешь мою славу по всему миру, и…
Его слова потонули в утробном хрипе. Тело Гиеагра выгнулось, дернулось раз, другой, подняв пыльные облачка, и вдруг…
И вдруг исчезло. Лишь кровавые пятна отмечали то место, где он только что лежал.
– О его теле позаботятся, – услышал я голос за своей спиной. Обернувшись, я увидел Деву. Она стояла у Зеркала; на полированной поверхности которого плясали размытые блики. Все виделось каким-то нечетким, плывущим… Я поднес руки к глазам и обнаружил, что плачу.
– Позаботятся? – тихо проговорил я.
– Да, – ответила она. – Он оказал мне неоценимую услугу, и я устрою ему пышные похороны и воздам все почести, которых достоин столь великий герой.
– Но я… Я сам должен похоронить… – прохрипел я.
– Один? В чужой враждебной стране? – Богиня сделала нетерпеливый жест. – Не говори ерунды. Я позабочусь о погребальном костре для твоего друга. И о могильном кургане. Сам этот холм…
– Но… – перебил я и тотчас замолчал. Скорбь и растерянность царили в моем сердце, произошедшее никак не укладывалось в голове. Я было начал еще что-то говорить, что-то сумбурное и горячее, но тотчас пресекся, осознав пустоту и бессмысленность любых слов. Я умолк и долго не произносил ни слова, погрузившись в странное оцепенение, будто со стороны наблюдая все то, что обрушилось на меня.
– Я думаю, вам пора посмотреться в Зеркало, – нарушила молчание Дева. – Ведь вы для этого явились сюда?
– Нет, – все еще ошарашенный, я мотнул головой, не понимая, что она обращается ко всем троим. В ту минуту для меня не существовало никого и ничего, кроме боли, разрывавшей душу. – Не за этим. Я помогал Гиеагру спасти Фаэниру…
– Не глупи! – фыркнула богиня. – Девчонка была для него лишь поводом отправиться в путь. Слава всегда была его единственной любимой. Не мешкай, Мильк. Человек, упорствующий у Зеркала, исполняющего желания, подобен псу, который отказывается от протянутой кости. То есть глупо и противоестественно.
– Не знаю… – пробормотал я. – Первым двум «псам» попались отравленные кости.
– Вздор! Эписанф умер потому, что не имел более желаний. А Гиеагр, жаждавший бессмертной славы, совершив невиданный подвиг, получил ее сполна, и холм, в недрах которого мы находимся, отныне будет его погребальным холмом, а слава благодаря людям, подобным тебе, разнесется во все пределы мира. Итак, Мильк, и вы, дети Скорпиона, я тороплюсь, поэтому говорите: вы готовы? Если откажетесь, другого шанса не будет, я заберу Зеркало с собой…
Готов ли я? Нет, клянусь, ни к чему я не был готов! Происходящее вдруг представилось мне чьей-то гнусной шуткой, ловушкой чьего-то злого и извращенного разума, предлагающего насладиться всеми благами жизни, стоя над телом погибшего друга. Гаденько хихикая, с навязчивостью базарного торговца судьба пыталась всучить мне некий способ, некое волшебное средство, призванное дать то, чего я желал, даже сам не ведая об этом. И средство это могло как исцелить, так и принести неимоверные страдания – все зависело от того, чего же я действительно хочу, к чему стремлюсь на самом деле, что составит мою сущность, если отбросить все мелкие, сиюминутные, суетные хотения. Безумие всегда пугало меня, а в тот момент я был как никогда близок к этому состоянию…
