Леонард Карпентер - Конан – изменник

(Издательство «Терра» — «Азбука», 1995 г.)

— Стой! Кто идет? — донесся суровый голос стражника до слуха всадника. Черный боевой жеребец замедлил шаг. Всадник свесился с седла и поглядел в лицо спрашивающего.

— Я Конан из Киммерии, наемник. — Говоривший был крупный мужчина в полном расцвете сил и молодости, с гривой прямо подстриженных черных как вороново крыло волос. Его руки и лицо были покрыты темным загаром, словно он только что спустился с гор, где его опалило безжалостное солнце.

И коня он подобрал себе под стать, чтобы мог выдержать вес его вооружения. Этот наемник был рослый человек, почти великан, широкий в кости. Кольчуга грозила треснуть под напором вздувающихся мышц. К седлу были приторочены меч, секира, щит, шлем и копье. Свернутые меховые плащи, переброшенные через ремни седельных сумок. Он говорил на кофийском с варварским акцентом.

— Где стоянка Гундольфа?

Часовой коринфиец с раздвоенной бородой, смерил Конана взглядом с ног до головы, не спеша с ответом. Подложив под голову седло и навалив побольше барахла, он устроил себе удобное ложе на обочине дороги, утопающей в грязи. Хотя выглядел он ленивым и совершенно незнакомым, с военной выправкой, рука его привычным жестом касалась изогнутого лука. Сбоку щетинился оперением стрел полный колчан.

— Если ты человек Гундольфа, то где твои знаки различия, а?

— Я не из его отряда. — Лошадь Конана нетерпеливо заржала. — Пока что.

— Ясно. — Часовой глядел на него лениво. — Еще один голодный стервятник закружился над бойней. — Он пожал плечами. — Ладно, проезжай. Гундольф стоит прямо там, на пятой террасе, если взять влево. — Он махнул рукой, не потрудившись оторвать задницу от своего ложа. — Но если хочешь чего-нибудь поинтереснее, дуй лучше к шатру Браго. Это прямо там, перед тобой. Его ребятам в бою всегда удается взять побольше, чем другим.

Киммериец равнодушно кивнул и повернул коня.

— Я знаю Гундольфа еще по старым временам.

При этом он пришпорил коня и затрусил по дороге наверх.

Лагерь вольных наемников был разбит среди спускающихся террасами виноградников под стенами Тантизиума, провинциального города в Западном Кофе. Конан, который явился сюда прямиком из пустыни, был поражен величиной лагеря, раскинувшегося перед ним на скалистом склоне. Здесь было множество палаток. От десятков костров серый дым поднимался в туманное голубое кофийское небо, которое у горизонта казалось совсем белым. За горизонт уходила каменистая равнина, покрытая холмами, на склонах которых видны были пастбища и поля.

Лагерь был организован более чем небрежно. Он лежал в узкой расщелине между двумя холмами, на которых разбиты были виноградники. Конан видел, что оборонительные валы лагеря никуда не годятся. Они были наскоро слеплены из куч всевозможного мусора и камней, к тому же невысоких.

Да и сам город… Природа и та больше позаботилась о его защите, чем обитавшие в нем бездельники. Из лагеря видно было, как поднимаются белые стены Тантизиума, за которыми мелькали крыши домов. Даже с этого расстояния понятно было, что стены эти сложены кое-как. Они не отличались ни особой высотой, ни отвесностью. Сверху, на стенах, был предусмотрен только очень узкий проход для стражников — словом, не развернешься. Единственной более-менее сносной твердыней из обозреваемых отсюда был добротно построенный крепостной вал из серого камня, который соединялся с городской стеной в самом отвесном месте склона холма. Он был выше, чем все остальные стены, и сверху утыкан зубцами — это сразу бросалось в глаза. Видимо, это была либо старинная цитадель, либо часть древнего дворцового комплекса.

Конан продолжал делать свои тактические наблюдения, пока его конь карабкался по ухабистой дороге наверх. Он миновал аляповато разукрашенную бахромой палатку, над которой развевалось знамя с драконами, — видимо, это и был шатер Браго. По обе стороны дороги палаток становилось теперь все больше. Среди палаток видел он и открытые пространства для лошадей. В целом же, почти все было занято шатрами и палатками, густо утыканными тут и там. Большинство обитателей лагеря явно стремились разбить свои шатры поближе к дороге.

Видно было, что наемники чувствовали себя здесь, в лагере, привольно и вольготно. Для них это был дом родной. Единственным порядком здесь был полнейший разброд и беспорядок. Повсюду властвовало местное вино. Оно путешествовало из рук в руки в глиняных кувшинах, бочках, мехах. Из палаток доносились проклятья, божба, стук костей в деревянных стаканчиках, брань и хриплый хохот женщин, сопровождающих доблестное воинство. Люди, облаченные в самые разнообразные по покрою одежды, а то и вовсе не одетые, беседовали между собой, спорили, боролись среди скал и выгоревшей от солнца тощей травы.

Конану пришлось весьма осторожно объехать двух дочерна загорелых гундеров, одетых только в юбки и сандалии, которые ловко валтузили друг друга дубинами, обмотанными мехом. Они делали выпады, уклонялись и совершенно не обращали внимания на зевак, которые толпились вокруг во множестве и отпускали разнообразные замечания. Несколько поодаль компания молодых парней из Шема в овчинах метали дротики в соломенное чучело, водруженное прямо посреди дороги. С ворчанием они уступили Конану дорогу, чтобы он мог проехать, и тотчас же возобновили свое занятие, стоило ему миновать их.

Те, кто не хотел бороться, просто сидели перед своими палатками, болтали, надраивали доспехи или вострили мечи. Когда Конан проехал мимо, вслед ему понеслось несколько довольно хамских замечаний. Время от времени попадались и такие, кто просто сидел и глазел перед собой в пространство отсутствующим взором. За этими Конан приглядывал особенно внимательно, зная слишком хорошо о совершенно непредсказуемом нраве некоторых людей, которых судьба заносила в наемные отрады. Он ехал вдоль дороги, поглядывая на лица сидящих, наполовину настороженно, наполовину ищуще, — пытался высмотреть хотя бы одного знакомца.

Стервятники в предвкушения новой падали, думал Конан. О да, часовой был прав. Сам Конан, пока торчал у себя на родине, в обществе родни и старых товарищей, едва не заболел от скуки. Дикие утесы и горы его детства казались ему теперь маленькими, едва ли не тесными. Игрушки, из которых он вырос. Запахи мятежа и войн в Кофе, которые занесли на далекий север торговцы и странники, ударили ему в ноздри, как сладкий мускусный аромат, — и властно повлекли его за собой.

Дома ему делать особенно было нечего. Он вооружился тяжелым кошелем серебра, набрал провизии, взял оружие я двинулся на юг.

Но он говорил себе: я не из тех крестьян, кого голод выгнал с родных мест и кого надежда на легкое обогащение потянула в неведомые дали, заглушив даже страх смерти (а уж старушка-то куда более близка, чем они думают, и уж куда более вероятна, чем богатая добыча; ну да это не Конаново дело — рассуждать). И не в стремлении потешить свое тщеславие отправился он в путь. И не для того, чтобы потакать своим мрачным наклонностям, таящимся в глубине души, — а кое-кто из здешних наемников с черными как уголь сердцами явился в этот лагерь именно за этим.

Нет, Кован смутна понимал — где-то там, в глубине души, — что способен на куда большее. В нем таились силы, которые будто бы вынуждали его испытать их. И были у него свои таланты, которыми он при случае исключительно ловко пользовался. В дальнейшем видно будет, сумеют ли они принести ему удачу в этом жестоком мире.

Его размышления прервал пронзительный голос, прозвучавший у самого его колена:

— Конан, старый пес! Ты тоже сюда притащился? Ну уж теперь мы точно победим.

— Ба, Бильхоат, ты ли это? — Ковав улыбнулся тощему сморщенному человеку, стоящему возле его коня. — Как я погляжу, после Аренджуна ты взялся за честное дело. Как и я.

Лицо старика подернулось складками — он смеялся.

— Да. Тут и еще есть наши, Павло и Франос. Нам надо бы держаться друг друга, и удача от нас не отвернется!

— Так оно и будет, клянусь набитой мошной жирного Бэла! Вы что, все в Гундольфовой банде?

— Нет, Конан, — Бильхоат помотал головой. — Мы с Виллезой. Жаль, конечно. Нрав у этого зингарца препоганейший. Я бы предпочел быть с Гундольфом. Но слишком уж большой задаток я взял у этого бандита с червой душой, чтобы теперь мог от него уйти.

— А вообще, против кого воюем-то? Я слыхал, что мы защищаем дело какого-то кофийского принца, бунтовщика.

— Точно, принца Ивора. Буйная головушка, молодой еще. Местные от него без ума. — Бильхоат погладил лошадь Конана по носу. — Полон новых идей. Смертельный враг своего дяди, короля Страбонуса.

— Слыхал я про этого короля, будто он убийца и мерзавец, — мрачно проворчал Конан. — Так получается, Ивор этот — реформатор? Я бы с радостью предложил ему руку в борьбе против этого кровавого грифа Страбонуса! Как и все прочие вольные наемники! — Конан жестом показал на пьяных наемников, которые шлялись вокруг. — А что, они тоже собрались поддержать правое дело? Желают посадить на престол хорошего короля, а плохого скинуть?