Ознакомительная версия.
Мария Семенова
Право на поединок
Автор сердечно благодарит:
Своих родителей, имевших терпение все это выслушивать, а также: фантаста Павла Вячеславовича Молитвина, парамедика Павла Львовича Калмыкова, сэнсэя Владимира Тагировича Тагирова, и всех своих товарищей по татами: мастера Вадима Вадимовича Шлахтера, бывалого человека «Медведя», инженера по компьютерам Хокана Норелиуса (Швеция), за ценнейшие соображения и бескорыстную помощь!
Ты – всё за книгой, в чистом и высоком,
А я привык тереться меж людьми.
Тебя тревожат глупость и жестокость,
А я – мне что! Меня поди пройми.
Различье наше – в чём-то самом главном.
Я хмур и зол. Ты – светоч доброты.
Тебе не стать как я, а мне подавно,
Мой славный друг, не сделаться как ты.
Твою учёность превзойдут едва ли,
А дело к драке – тут меня держись.
И, может статься, Боги не дремали,
Таких несхожих выпуская в жизнь?…
Отгорел закат, и полная луна облила лес зеленоватым мертвенным серебром. Бледный свет скользил по пушистым еловым ветвям, окутывал мерцающей дымкой круглые холмы предгорий и сообщал чеканную ясность далёким вершинам Засечного кряжа. Вдоль говорливой протоки, в которой полоскала белые кисти только что расцветшая черёмуха, шагали, направляясь в сторону гор, двое путешественников. Один был стройный молодой аррант с красивой шапкой тугих золотистых кудрей и тонкими, изысканными чертами лица. Такие лица нередки в знатных коренных семьях Аррантиады. Он и одет был, по обычаю своей страны, в льняную рубашку, плащ и сандалии. Юноша улыбался, с видимым удовольствием вдыхая ночной холодок. Так смотрит вперёд человек весёлый и смелый. Будь кругом посветлее, на пальцах у него обнаружились бы следы чернил.
Второй мужчина был на полголовы выше арранта и заметно шире в плечах. В отличие от спутника, он не был похож на точёную старинную статую, зато двигался, по давней привычке, совершенно бесшумно. Он шагал босиком, неся на плече мягкие кожаные сапоги, связанные тесёмками. Лунный свет метил резкой тенью длинный шрам на левой щеке. Шрам тянулся от века до челюсти, пропадая нижним концом в короткой густой бороде. И смотрел этот человек вперёд совсем не так, как аррант. В светлых глазах не было ни улыбки, ни предвкушения. Он привык рассчитывать на худшее и ждать любых пакостей от судьбы. И судьба ни в коем случае не могла бы похвастаться, что он эти её пакости безропотно принимал.
– Скоро придём, – сообщил он своему спутнику. Сам он был из племени веннов, но по-аррантски изъяснялся без акцента, со столичным изысканным выговором; учитель в своё время попался уж больно хороший. Кудрявый парень обернулся на ходу, вопросительно посмотрел на него, и венн пояснил: – Дымом пахнет.
Аррант потянул носом и ничего не почувствовал, но на всякий случай кивнул. Говорит – пахнет, значит, действительно пахнет. Сейчас ещё скажет, что там варят на ужин. Аррант был гораздо образованней и учёней своего сотоварища, но некоторые поступки и качества венна трудно было измерить убогими человеческими мерками. Например, его нюх. Или способность видеть в темноте почти так же хорошо, как днём. Когда приличные люди не могли различить ни зги, он способен был собирать иголки, раскиданные в траве. Хватало и иных странностей. У венна даже не было порядочного человеческого имени, только прозвище: Волкодав. Оно, впрочем, удивительно ему подходило. И он однажды обмолвился, будто предок его рода в самом деле был Псом-оборотнем, спасшим Праматерь племени от лютых волков… Молодой учёный про себя полагал подобные россказни чепухой, досужими выдумками варварского племени. Но бывали моменты, когда…
А впрочем, по большому-то счёту, какое это всё имело значение? Да никакого.
Венн шёл следом за аррантом, в трёх шагах, и не без некоторого раздражения думал о том, что они ещё недостаточно удалились от Врат. А значит, непременное желание Эвриха провести эту ночь под жилой крышей было, мягко говоря, порядочной придурью. Пару лет назад Волкодав успел-таки с избытком наследить в здешних местах. И вовсе не рвался зря мозолить глаза.
Эврих честно объяснил ему причину своего желания. Всякий раз, проходя Вратами в этот мир, он до урчания в животе боялся самой первой встречи с его обитателями. Ну, а от того, чего боишься, следует либо по возможности бегать – в чём немного достоинства, да и получается не всегда, – либо набраться смелости и шагнуть навстречу, а там будь что будет. Так он и теперь хотел поступить, и в этом Волкодав был с ним совершенно согласен. Другое дело, мог бы грамотей обождать с утверждением духа и до той стороны перевалов. Где некому будет узнать одиноких странников, озлиться и устроить погоню… Так нет же, вздумалось доказывать свою храбрость прямо сейчас. До дела дойдёт – кому, спрашивается, отдуваться придётся?…
Волкодав ворчал про себя, шагая вперёд, но вслух не говорил ничего. Милосердные Боги привесили ему язык не тем концом, который требовался для красноречия. Дешевле будет не связываться и заглянуть-таки на дымивший поблизости двор. Не сплошь же разбойники здесь живут. Хотя и не подарок, конечно, – сегваны. Давние переселенцы, выжитые со своих северных островов нашествием Ледяных Великанов. Эти великаны жили и разрастались в горных долинах. Временами они высовывали оттуда грязно-белые пятки и сталкивали с земли всё, что попадалось: дом – так дом, огород – значит, огород. Оттого островные сегваны уже не первое поколение семьями переправлялись на материк. Иногда они забывали, что едут не на дикое место. О том, чем в таких случаях порою кончалось дело, Волкодав вспоминать не любил. Потому что тогда у него начинали чесаться шрамы от кандалов на шее и на запястьях и хотелось, как когда-то, задушить первого попавшегося под руку сегвана. А это было плохо и недостойно потомка Серого Пса.
Ещё Волкодав видел, что хозяин близкого уже двора был бортником. Венну несколько раз попадались на глаза дуплистые липы, отмеченные особым знаменем: тремя вертикальными полосами, перечёркнутыми косым крестом. Волкодав про себя отметил, что человек, наносивший знамёна, чтил Правду лесную и не обижал доброе дерево, приютившее медоносный рой. Бортник не ранил коры, чертил знаки как подобало, кистью и краской. Может, и вправду с ним можно дело иметь…
Потом мужчины вышли на обширную поляну, и венн поблагодарил Лешего за тропинку. Воистину жаль было бы топтать спящие цветы, покрывавшие поляну от края до края. В северном конце виднелись ульи, сплетённые, как было принято у сегванов, из толстого соломенного жгута.
Скоро между деревьями показался и двор, обнесённый высоким, крепким забором. По ту сторону забора сейчас же в несколько голосов залились псы.
Бортник Бранох с чадами и домочадцами собирались уже ложиться спать, когда снаружи встрепенулись собаки. Люди в предгорьях, бывало, шатались всякие, а потому в дополнение к охотничьим лайкам Бранох год назад привёз с галирадского торга суку и кобеля знаменитой сольвеннской породы. Это были поджарые, остроухие, зубастые псы, исходящие бешеной злобой при малейшем признаке чужаков. И чуть не от рождения знающие, как поступать, если замахиваются ножом.
К прочной дощатой калитке извне было приделано кованое кольцо. Пока Бранох переглядывался с сыновьями, за это кольцо взялась решительная рука и громко постучала в гулкие доски. Делать нечего, мужчины вооружились копьями и пошли разбираться.
Сольвеннские сторожа неистово хрипели в ошейниках и поднимались на задние лапы, натягивая цепи. Лайки вертелись и гавкали перед калиткой, но за забор не совались.
– Кто там? – не слишком ласково осведомился Бранох, раздвигая сапогами пушистые собачьи бока. – Кого Хёгг среди ночи по лесу носит?…
– Пусти до утра, добрый хозяин! – долетел снаружи звонкий молодой голос. – Мы мирные странники, людям никаких обид не чиним!
Бранох недовольно нахмурился. Ему не нравилась явная молодость говорившего. Да и в мирные намерения стоявших по ту сторону тына он, Хёгг проглоти, не больно-то верил. То есть, лучше сказать, не верил совсем.
– Идите-ка вы своей дорогой, перехожие люди, – посоветовал он незваным гостям. – А то как бы у меня злые собаки привязь не оборвали.
Двух ночей ещё не минуло с той поры, как такие же ночные пришельцы пожаловали к кострам пастухов, присматривавших за скотиной богатого соседа, сыродела. Сыр, сметану и знатное масло соседа уважали в стольном Галираде, не брезговал отведать и сам кнес, Глузд Несмеянович. Однако пришельцы никакого вежества не понимали. Нахально водворились к огню и потребовали, чтобы работники сейчас же зарезали им на ужин корову. Да не какую-нибудь старую и жилистую, а молодую, нежную и жирную. Висельников было числом семеро, пастухов больше, и пастухи затеяли было дать отпор. Однако нарвались на отъявленных вояк, наёмников, зарабатывавших на жизнь беспощадным умением драться… В общем, кончилось дело выбитыми зубами и сломанными рёбрами. Благодарение Храмну хоть за то, что никого не убили. Зато, словно в насмешку, прирезали самую лучшую молочную корову соседа, от которой добрый сыродел думал в этом году дождаться ещё и телёночка. Остальных коров, разбежавшихся по лесу, пастухи и нынче ещё собрали не всех. Бортник тихо подозревал, что сосед, горько плакавший над искромсанной тушей любимицы, предпочёл бы похоронить вместо неё одного-двух разинь, не сумевших отстоять хозяйского стада. У самого Браноха работников не было, только сыновья, невестки да внуки. Пустишь чужаков в дом, ведь не оберёшься беды. А не пустишь – как разойдутся ещё ульи-то поджигать… Не-ет, надо гнать сразу и так, чтобы обратную дорогу забыли. Тем более что младший сынишка, Асгвайр, уже приник острым молодым глазом к нарочно пробуравленному отверстию и обнадёжил:
Ознакомительная версия.
