Ознакомительная версия.
Артем Каменистый
ДЕМОН-САМОЗВАНЕЦ
— Я вас не расслышал, повторите, пожалуйста.
Да без проблем, повторив, причем не один раз. Почему не один? А потому, что столь исковерканную речь даже опытный логопед вряд ли поймет с двух попыток.
Мне, конечно, нетрудно говорить членораздельно и достаточно громко, но только не в этом случае. Я ведь сейчас уже не совсем я, а некто Сергей Нарышкин, тридцати шести лет от роду, неполное среднее образование, холост, обременен легкими проблемами с дикцией и куда более серьезными — с умственной полноценностью. Так как под себя он не гадит, государство не считает нужным кормить его досыта, вот и приходится ему подрабатывать. А чем можно заняться, если противопоказана любая деятельность сложнее ковыряния в носу? Сергей нашел себе экологическую нишу, возможно, очистив ее перед этим от какой-нибудь милой старушки. Так уж вышло, что слово «уборка» для меня четко ассоциируется именно с немолодыми женщинами, вооруженными швабрами.
То, что Сергей пять раз в неделю заходит со служебного хода, отбирая честный хлеб у бабушек, здесь никого не удивляет. Охрана, за действиями которой следят целых три камеры, делает вид, что не просто работает, а на ней здесь все держится, и потому уборщика пропускает лишь после короткого ритуала стандартной проверки. То есть вместо того, чтобы просто принять пропуск, спрашивают некоторые личные данные. А так как Нарышкин периодически забывает, куда сунул пластиковый прямоугольник с фотографией и не может внятно произнести свои данные, то задержки традиционны и никого не настораживают.
А вот их отсутствие может привлечь ненужное внимание.
Я, усердно шамкая губами и одновременно сворачивая язык в трубочку, предпринял очередную частично удачную попытку:
— Сеей Наыскын.
Охранник, из новых, так и порывался сказать что-то явно, по его мнению, забавное, но держался изо всех сил. Под надзором камер не пошутишь — «Большой брат» зрит. Зато напарник его не испытывал радости от созерцания чужой неполноценности и даже снизошел до того, чтобы пойти навстречу:
— Сергей Нарышкин, уборщик, допуск рабочий. Проходите.
Теперь надо уронить пластиковый прямоугольник пропуска и поднять его максимально неловким способом. Руки у Нарышкина дырявые, за время наблюдения он ронял пропуск в сорока процентах случаев, так что мне настойчиво рекомендовали поступить аналогично.
Тем более что во время этого маневра лицо будет скрыто как от охранников, так и от камер: в пол их вмонтировать пока что не догадались. Физиономию мою желательно прятать под любым предлогом, слишком уж она невыразительна, будто носит ее не живой человек, а статуя. Ни малейшей реакции ни на что — вечно одинаковое выражение.
И выражение это поменять не получится. Лицо ведь не родное, а фальшивка. Тупое и оплывшее, каким и положено быть лицу Нарышкина. Моя физиономия куда привлекательнее и на десяток лет моложе. И зовут меня совсем не Сергей. Только охране об этом знать необязательно.
Имя, кстати, у меня хорошее, запоминающееся, вот только многие переспрашивают — нет ли французских корней. В таких случаях я что-нибудь вру, потому как правду рассказывать долго и не очень-то приятно.
Так уж получилось, что меня угораздило родиться спустя несколько дней после того, как на экранах телевизоров Советского Союза впервые показали «мыльную оперу». Называлась она «Рабыня Изаура», и сказать, что имела успех, — это не сказать ничего. Я, конечно, не мог ничего помнить, но, судя по рассказам, всякая жизнь в стране во время трансляций прекращалась. Стояло все: от машин до заводов и электростанций. В промежутках между сериями люди обсуждали увиденное, широчайшим массам народа ни до чего другого не было дела. Слышал даже мнение, что именно из-за этого и развалилась великая страна.
В общем, когда пришло время выбирать имя для чада, у мамы не было ни малейших сомнений — разумеется, Леонсио. К счастью, она решила его сократить и, возможно, до сих пор где-то искренне верит, что уменьшительное от Леонсио — Леон.
Почему «где-то»? Да потому что она меня бросила сразу после рождения на попечительство бабушки, а потом и вовсе уехала с концами и письма слать перестала.
Такие вот дела.
Но я, в общем-то, ей благодарен. Хотя бы за то, что родила меня именно после «Рабыни Изауры». Ведь все могло закончиться куда печальнее: после нее запустили «Просто Марию», где уже не было Леонсио, зато имелся Хуан Карлос, с одной стороны, и обожающая сокращения мама, с другой.
Итак — охрана ничего не заподозрила. По их мнению, в тщательно охраняемое здание, занятое чуть ли не крупнейшим в стране медиахолдингом, зашел никакой не Леон в силиконовой маске (незаконченное высшее, холост, не без оснований считает себя лучшим образчиком человеческой породы), а Сергей Нарышкин (его краткую характеристику повторять не буду).
Вот и отлично, приступаем к следующей части плана.
План — это важно. Когда план предусматривает все, до последних мелочей, это пусть и не всегда осуществимый, но хороший план. Там, где я работаю, другие планы составлять не умеют. Вот сейчас я впервые в этом здании, но четко знаю, сколько шагов осталось до поворота и сколько ступеней в короткой лестнице, которая ведет к площадке грузового лифта. Почему выбрал грузовой? Да потому что я не просто так иду, а еще и груз толкаю — аляповатый пластиковый ящик, поставленный на четыре колеса. Швабры, тряпки, моющие средства — все в нем.
Ну и кое-что еще имеется, не относящееся к уборке.
Почему Нарышкин получает рабочие инструменты снаружи, из подъезжающей машины, после чего заходит в здание, я не знал. Порядок тут такой. Не исключено, что отечественные архитекторы, торопясь сварганить денежный заказ, позабыли спроектировать кладовку под такие нужды, и бедолаге Сергею теперь попросту негде хранить швабру. Ну в самом-то деле, не станешь ведь под такое отдавать целый кабинет? Цены за квадратный метр в районе такие, что ему и кладовки-то много будет.
Хотя, думаю, все объясняется куда проще. Скорее всего уборщиков у холдинга вообще нет, и они прибегают к услугам клининговой компании, а та сама заботится об инвентаре для работников.
Вот я уже в лифте, и лифт движется наверх, к семнадцатому этажу. Именно там Нарышкин сражается с грязью пять дней в неделю. Не знаю, где он сейчас, но не сомневаюсь, что жив и здоров. Организация, в которой я работаю, не занимается убийствами и членовредительством. Да, это может стать прибыльным бизнесом, но здесь тот случай, когда деньги свободно конвертируются в неразрешимые проблемы, причем могут сделать это в самый неподходящий момент.
Ознакомительная версия.
