Левиафан. Темный восход - Алексей Фролов

Он шел, не разбирая дороги. Ноги сами несли его к дому.

Подол неба, едва подсвеченный розоватой охрой, еще касался краями обреченной прохлады отступающей ночи. Всего полчаса и нежная романтика полутеней минет, ее место займет прямолинейный до фамильярности и однозначный до омерзения свет, яркий, самоуверенный. Таков новый день – он лицемерен, неумолим и вероломен. Наивен тот, кто верит в невинность света и порочность темноты. Мир не такой, каким кажется.

Карн глубоко затянулся и посмотрел вверх. Кусочек неба. Кусочек светлеющего неба, зажатый между высотками, этими каменными исполинами, отвратительными в своей роковой бездыханности. Цветастая отделка, паутина неона, кричащие имена. Но все это не меняет сути. Манекен не улыбнется вам, даже если вы оденете его в стильный костюм от «Гуччи». «Ролекс» на руке и «Кельвин Кляйн» в промежности может и придадут уверенности, но ума не прибавят. Дерьмо в любом случае остается дерьмом. В этом наш мир постоянен. Что ж, хотя бы в этом.

Он затянулся еще глубже. Докурил. Поискал глазами урну, метко послал в нее окурок. Достал новую сигарету, любимый «Честерфилд». Чтобы попасть домой, нужно было повернуть направо, но он повернул налево. Неспешно пересек проезжую часть, закономерно пустую в столь ранний час, вышел на широкую площадь, закованную в асфальт и мрамор.

Когда-то здесь росли рябины, вспомнил Карн. Какой-то особый вид рябин, невысоких, до неприличия разлапистых, узловатых деревьев. Он лазал по ним в детстве, когда гулял здесь с родителями. Тогда они были счастливы, все вместе. Тогда они все были живы. Кажется, на даче средь седого хлама на чердаке еще можно найти видеокассеты с записями этих прогулок. Видеокассеты? Он грустно улыбнулся. Это что-то из прошлой жизни, из той жизни, где на площади росли рябины. Какой-то особый вид рябин…

Он прошел вдоль холма, на котором возвышался многометровый бетонный памятник. Памятник с пафосной историей и печальным ее воплощением. Карн видел эту каменную звезду тысячи раз, в детстве тоже. И тогда все казалось проще, ярче. Что же изменилось? Мир то остался прежним, уж точно.

– Ты изменился, – прошелестел ветер. – Забыл, зачем пришел. Забыл, зачем все это.

Охапка свернувшихся, высохших листьев брызнула ему под ноги. Карн остановился, прислушался к ощущениям. Его шатало, волшебник в голубом вертолете приблизился на критическое расстояние. Ох, слишком много алкоголя в крови, чтобы долго стоять с закрытыми глазами.

Аллея, ровная, словно выпущенная из лука стрела, вывела к старому парку развлечений. Когда-то этот парк казался огромным, как целый континент. Сколько прошло? Двадцать лет? Но ведь с тех пор ничего не изменилось, даже механическое сердце колеса обозрения скрипит так же, как прежде. Прошло два десятилетия, а механизм так никто и не смазал. Но колесо работает, спокойное, уверенное и непоколебимое. Ему плевать. Оно проработает еще столько же.

А вот лавочка, утопленная в кустарнике, названия которого Карн не знает. Здесь по праздникам малолетки потягивают пивко, зорко озираясь, дабы вовремя идентифицировать приближающуюся опасность в погонах. И ничего в этом нет, он тоже таким был. Хотя, конечно, не таким, ведь дети редко похожи на отцов. В его время малолетки могли пить где угодно и когда угодно, никаких запретов на алкоголь в общественных местах не было. А может он просто о них не знал, что, по сути, одно и то же. Проще ли от этого жилось? Едва ли. Печень подтвердит.

Впереди аллея упиралась в редкую серо-зеленую стену лесного массива, разбегаясь в стороны точно по наугольнику. Но Карн не повернул – ни вправо, ни влево. Дойдя до бордюра цвета птичьего помета, он перешагнул через эту смешную преграду и двинулся вниз по склону, по узкой, но хорошо различимой тропинке. Тропинка была здесь всегда, по ней ежедневно спускались к реке сотни ног, но петлистая лесная дорожка так и оставалась петлистой лесной дорожкой, по весне или после дождя превращаясь в глинистое месиво. Никто даже не подумал, что можно эту дорожку облагородить. А вот засрать – пожалуйста, как говорится – от души. Презервативы под каждым кустом, стеклянные бутылки и пластиковые стаканчики, дерьмо. Все в лучших традициях. И ведь продолжают, продолжают засерать, и так уже находясь по уши в собственных отходах. Нет, подумал Карн, мы такими точно не были.

Тропинка извивалась, становилась шире, угол наклона повышался. Но спускаться всегда проще, особенно когда не думаешь о том, что рано или поздно придется поднимать. Хотя может просто не всем это надо – подниматься. Кому-то проще жить в грязи, в хлеву, в обнимку со своими демонами. Но проще не значит лучше. Встречный вопрос – а кто мы такие, чтобы судить других? Ответ прост: мы – люди, поэтому мы можем, должны, обязаны судить себе подобных, иначе социум обречен на анархию и деградацию.

Невзначай Карн подумал о том, почему одних «по синьке» тянет на философию, других – на приключенья, а третьих – в штаны к ближнему своему. Он смутно подозревал, что алкоголь каким-то образом ослабляет природные, или скорее инстинктивные барьеры между осознанием и подсознанием. Может, повышает проницаемость ГЭБ, эту треклятую биохимию хрен разберешь! И ведь схожим образом действуют многие наркотики, кроме разве что никотина. Восприятие расширяется, осознание меняет масштаб. У каждого по-своему – это да. И слишком индивидуально, чтобы можно было опираться на какие-то теоретические константы. Кроме очевидной – привыкания. А самое главное, что ученые-переученные об этом ничего не знают. Ровным счетом ничего. В этом была уверена госпожа Бехтерева. В этом был уверен Карн.

На сколько там процентов изучен человеческий мозг? А мировой океан? А космос? Зато глядите – смывающиеся втулки мы научились делать! Апофеоз, блять, научной мысли.

Он и не заметил, как вышел к реке. Здесь тропинка в очередной раз изгибалась под невменяемым углом и упиралась в небольшой холмик с асфальтированным участком, обозначавшим въезд на мост. Хотя «въезд» это громко сказано, мост, насколько помнил Карн, всегда был пешеходным. А называли его в народе «Голубым мостом». Стоял бы он где-нибудь в Европе, так за названием однозначно скрывалась бы романтическая история с таинственным нуаром про парочку говномесов. К счастью, в этой стране любовь все еще оставалась прерогативой разнополых. А «Голубой мост» называли голубым просто из-за цвета, в который он был выкрашен.

Кстати, есть в городе еще один «Голубой мост». Но уже