Голос пугающей пустоты - Андрей Дичковский

11 лет назад

Купаясь в золотисто-оранжевых лучах светильников, дым от расставленных на столе курильниц сонно поднимался кверху кружащимися витками и, тревожно замирая, рассеивался над столом переливающейся туманной пеленой. Эта пелена, словно живое существо, то замирала, будто прислушиваясь к чему-то, то начинала колыхаться, словно от сквозняка, и скользить над столом, задевая своими дымчатыми щупальцами наполненные кроваво-красным вином бокалы и резные серебряные тарелки, полные еды, к которой пока что никто не спешил притрагиваться.

В дальнем конце стола, едва видимый сквозь золотистую дымку, сидел приглашенный менестрель.

Его лицо скрывал глубокий капюшон, и люди, собравшиеся его послушать, могли, хорошенько прищурившись, разглядеть лишь крючковатые пальцы, обвившие видавшую виды лютню за гриф. Пальцы правой руки менестреля плавно скользили над инструментом и, казалось бы, вовсе не касались струн — однако те каждый раз отзывались берущими за душу звуками: то нежными, как касание перины ранним утром, то пронзительными, как крик матери, потерявшей единственного ребенка, то тревожными, как рокот приближающегося стеклянного ливня.

Принцесса Тирэн глядела на происходящее глазами, полными ребячьего, искреннего восторга. Ей пришлось долго и настойчиво уговаривать отца, чтобы он разрешил ей послушать прославленного менестреля. Конечно, тот был против: говорил, что она еще слишком маленькая, что ничего не поймет... Однако Тирэн упорно стояла на своем, утверждая, что шесть лет уже большой возраст, — а под конец спора и вовсе привела отцу неоспоримый аргумент в виде хлынувшего из ее глаз потока слез и жалобных всхлипываний. Само собой, отцу пришлось смириться, поэтому сейчас Тирэн сидела на мягкой кушетке справа от кресел и трона, на которых восседали члены ее семьи. Ближе всего к ней сидел Кильвин, ее старший брат, худощавый и бледный, как накрывшая стол скатерть. Потом шло кресло сестры ее отца, герцогини Вал Меендор, в котором та сидела, вольготно развалившись и закинув ногу на ногу. Следующим шел отцовский трон: король Мрэйгар восседал в нем, держа жилистые руки на позолоченных подлокотниках и глядя на гостя с толикой надменного презрения. Наконец, на креслах слева от ее отца сидела королева Лиэн, ее мать, и, дальше всех от Тирэн, юный герцог Кемейран, сын герцогини Вал Меендор. По периметру зала, вдоль громадных витражных окон, несли службу отцовские гвардейцы: суровые мужчины в темно-зеленых блестящих доспехах с опущенными забралами, треугольными щитами и сверкающими мечами, что своим грозным видом вполне могли составить конкуренцию даже легендарным Стеклянным Рыцарям.

Тирэн отвернулась от ближайшего к ней гвардейца и, чуть приподнявшись на кушетке, бросила взгляд поверх стола. Менестрель вновь коснулся струн, и зависшая над столом дымка — Тирэн готова была поклясться — закружилась, словно водоворот. А затем, уносясь к сводчатому потолку зала, к пению струн присоединился голос менестреля, тихий, но при этом словно проникающий в самое сердце.

Был Таол когда-то юным,Не вкусившим терпкой крови,Был он светел и чудесен,Словно жемчуг под луной.По весне на всех равнинахПоднимался плащ зеленый,И на нем, узором пестрым,Распускались днем цветы.

Тирэн изумленно проморгалась, едва не вскрикнув. Ей казалось, что она видит в игре дыма и света золотистые бутоны — почти такие же, как в примыкающих к замку садах. Она собралась было потянуться к ним рукой, но пелена подернулась, и цветы исчезли, словно их никогда и не было.По лесам бродили звери,Рыбы плавали в озерах,И услышать было можноПтичьи трели по утрам.О, сапфировые реки!О, лазоревое небо!Как же был Таол прекрасенВ свете Истинных Владык.

Глаза Тирэн расширились, когда она поняла, что дымка колышется в такт мелодии, что становилась все тревожнее и пронзительнее. Голос менестреля начал звучать с надрывом. И, влекомые желаньемСделать мир еще прекрасней,Те свои открыли тайны,Взяв себе учеников.Эльз, Белор, Аркейс и Лейра,Залма, Кельм, Имир и Кавен —Им открыли все секреты,Тайны жизни, суть стихий.Но сгущаться стали тучиНад привычным старым миром,Ведь коварство, гнев и завистьПропитали их сердца.

О, сапфировые реки!О, лазоревое небо!Никому до вас нет дела...

— Довольно! — Кулак ее отца впечатался в стол с такой силой, что посуда задрожала, а один из бокалов и вовсе со звоном упал набок. Алое вино потекло на девственно-белую скатерть. — Я не потерплю богохульства в своем замке! — прокричал король своим низким властным голосом. Его глаза, вперившиеся в фигуру в дальнем конце стола, налились кровью. — Да кем ты возомнил себя, менестрель, что посмел произносить в этом месте свои лживые речи?!

Король медленно встал со своего трона. Тирэн могла лишь с содроганием глядеть, мимо еще сильнее побледневшего лица Кильвина, как дергаются желваки на лице отца и как сверкающая семью стеклами в семи зубцах корона сползает ему на лоб. Оперевшись одной рукой о край стола, другой король Мрэйгар схватился за обруч короны и медленно снял ее с головы, обнажив короткие, чуть тронутые сединой волосы.

— Думаешь, я не знаю, кто ты такой? — прорычал он, отложив корону на край стола, между винным графином и тарелкой с кровящим свиным стейком. — Ты — жалкий лживый червь, поносящий своими песнями Небесный Культ и Пресвятых Владык Небодержцев! Я вырву твой язык раскаленными клещами за такие дерзости! На что ты надеялся, приходя сюда, смутьян? На то, что я сочту твое богохульство забавным?!

Менестрель встал со своего стула, отложив лютню и опершись левой рукой на трость. Тирэн показалось, что висящая над столом дымка стала еще