Нил Гейман - Американские боги

Перед вами – художественное произведение, а не путеводитель. И пусть география Соединенных Штатов Америки в этом романе отчасти соответствует реальной карте – места можно посетить, а по дорогам можно пройти, – я позволил себе некоторые вольности. Их меньше, чем может показаться, но они все же есть.

Я не испрашивал и не получал разрешения использовать реально существующие места, и полагаю, владельцы Рок-Сити или Дома на Скале, равно как охотники и владельцы мотеля в центре Америки, придут в недоумение, обнаружив описание своей собственности на страницах романа.

Я намеренно затемнил расположение нескольких мест, к примеру, городка Приозерье и фермы с Ясенем в часе езды к югу от Блэксбурга. Можете поискать их, если захотите. Возможно, даже найдете.

Далее: не стоит даже упоминать, что все люди, живые, умершие и прочие, в этом романе – плод художественного вымысла или использованы в вымышленном контексте. Реальны только боги.

Меня всегда занимал вопрос: что случается с демоническими существами, когда эмигранты покидают родину? Американцы с ирландскими корнями помнят фейри, американцы скандинавского происхождения помнят нис, греко-американцы – врыколаков, но их легенды относятся к событиям, происходившим в Старом Свете. Когда я спрашивал, почему этих демонов никто не видел в Америке, мои собеседники, смущенно посмеиваясь, говорили: «Они боятся плыть через океан, это очень далеко» и добавляли, что, в конце концов, ведь Иисус и его апостолы до Америки тоже не добрались.

Тень отсидел три года. А поскольку он был высоким и широкоплечим и весь вид его словно говорил «отвали», то самой большой его проблемой было как убить время. Он держал себя в форме, учился фокусам с монетами и много думал о том, как любит свою жену.

Самое лучшее в тюрьме – а на взгляд Тени, единственное, что в ней есть хорошего – было чувство облегчения. Мол, он пал так низко, как только мог пасть, и потому уже на дне. Не нужно бояться, что тебя сцапают, потому что тебя уже сцапали. Нечего больше бояться, что принесет завтрашний день, так как все дурное уже случилось вчера.

Не важно, решил Тень, виноват ты в том, за что тебя судили, или нет. Насколько он успел узнать, все заключенные считали, будто с ними обошлись несправедливо: власти вечно что-то путали, вменяли тебе то, чего не было на самом деле, или ты сделал что-то не совсем так, как утверждалось на суде. Важно другое: тебя посадили.

Это он заметил еще в первые несколько дней, когда внове было всё – от сленга до дурной кормежки. Несмотря на муку и ужас лишения свободы, он вздохнул с облегчением.

Тень старался не болтать слишком много. В середине второго года он изложил эту теорию своему сокамернику Злокозны. Кличка у того была Ловкий, но поскольку букву "в" он обычно не выговаривал, звучала она как «Ло'кий».

Ло'кий, шулер из Миннесоты, раздвинул в улыбке испещренные мелкими шрамами губы.

– Н-да. Пожалуй, верно. А еще лучше, если тебя приговорили к смерти. Тогда вспоминаешь разные шутки о парнях, которые откинули копыта, когда у них на шее затянулась петля, потому что друзья твердили им, мол, козлами они жили, козлами и умрут.

– Это что, шутка? – спросил Тень.

– А как же. Юмор висельников. Лучший, какой только есть на свете.

– Когда в последний раз в этом штате кого-нибудь вешали?

– Откуда мне, черт побери, знать? – Волосы Злокозны не стриг, а почти сбривал, оставляя ярко-рыжий пушок, сквозь который просвечивали очертания черепа. – Но скажу тебе вот что: стоило им перестать вешать, в этой стране все пошло наперекосяк. Никакой тебе подвисельной грязи, никаких сделок с правосудием у самой петли.

Тень пожал плечами: в смертном приговоре он не видел никакой романтики.

Если ты не получил вышку, решил он, то тюрьма, в лучшем случае – только временная отсрочка от жизни по двум причинам. Жизнь достает тебя и в тюрьме. Всегда есть куда еще упасть. Жизнь продолжается. А во-вторых, если просто отсиживать срок, рано или поздно тебя придется выпустить.

Поначалу освобождение казалось слишком далеким, чтобы пытаться на нем сосредоточиться. Потом оно превратилось в отдаленный лучик надежды, и Тень научился говорить себе «и это пройдет», когда случалось очередное тюремное дерьмо, а оно всегда случается. Однажды волшебная дверь отворится, и он выйдет в нее. Поэтому он зачеркивал дни на календаре «Певчие птицы Америки», единственном, который продавали в тюремной лавке, и солнце вставало, а он этого не видел, и садилось, а он не видел и этого. Он практиковался в фокусах с монетами по книге, которую нашел в пустыне тюремной библиотеки, ходил в качалку и составлял в уме список того, что сделает, когда выйдет на свободу.

Список у Тени становился все короче и короче. По прошествии двух лет он оставил только три пункта.

Во-первых, он примет ванну. Настоящую, долгую, серьезную ванну с пеной и пузырьками. Может, почитает газету, а может, и нет. Бывали дни, когда он думал, что почитает, бывали, когда решал, что обойдется.

Во-вторых, он вытрется и наденет халат. Может, еще и шлепанцы. Ему нравилась мысль о шлепанцах. Если бы он курил, он закурил бы трубку, но он не курил. Он подхватит на руки жену («Щенок, – пискнет она с притворным ужасом и неподдельной радостью, – что ты делаешь?»). Он отнесет ее в спальню и закроет дверь. Если они проголодаются, то закажут по телефону пиццу.

В-третьих, когда они с Лорой выйдут из спальни – через пару дней, не раньше, – он ляжет на дно и остаток жизни будет тише воды, ниже травы.

– И будешь счастлив до конца дней своих? – поинтересовался Ло'кий Злокозны.

В тот день они работали в тюремной мастерской, где клеили кормушки для птиц, что было чуть более занимательно, чем штамповать номера для автомашин.

– Никого не зови счастливым, – сказал Тень, – пока он не умер.

– Геродот, – откликнулся Ло'кий. – Надо же. Ты учишься.

– Кто такой, мать его, Геродот? – спросил Снеговик, подгонявший стенки кормушки, и передал ее Тени.

– Мертвый грек, – ответил Тень.