Марина Добрынина
Империя под угрозой. Для служебного пользования
Пересматриваю материалы дела. Просто листаю, потому что, кажется, успела их выучить наизусть. Готовлюсь.
У парня в доме обнаружена библиотека.
Дурачок, право слово, «спрятал» книги за холодильником. Тоже мне тайник! Надо было в полиэтилен их завернуть и закопать где-нибудь в лесочке. А так не найти их было просто грешно. И почему у нас враги Империи в последнее время пошли такие бестолковые? Никакого удовольствия с ними бороться.
Само по себе это не так уж и страшно — многие из нас хранят литературу, но не ту, что в квартире Ланковича. Куда-то его не туда потянуло. Теория прав человека, как врожденных, так и приобретенных, не очень-то в Империи в чести. Да и про разделение властей, возможно, положено знать мне, и то в рамках спецкурса по враждебной идеологии, но уж никак не аспирантам, преподающим на богословском факультете. У нас есть Идея и религия. Подчиняйся властям и верь в Бога, а теоретизировать на эту тему — излишне.
Чему он там мог научить подрастающее поколение, этот мальчишка с забитой черт знает чем головой?
Впрочем, сознательность молодежи в Университете на подобающем уровне. Один из студентов и отправил нам информацию о необходимости спецконтроля. Надо будет отослать благодарность в деканат.
Что тут у нас? С изъятого удостоверения личности на меня смотрит молодое выразительное, круглое лицо. Пожалуй, взгляд излишне вызывающий, для богослова-то. Острый нос, но мягкий рот с пухлыми розовыми губами. Хорошенькая, в целом, мордашка. Содрогаюсь, будто повеяло сквозняком, оглядываюсь, но фрамуга закрыта. Заработалась, наверное, уходить пора на аналитическую работу. Потягиваюсь и снова утыкаюсь носом в документы.
У Ланковича хорошая репутация, коллеги признают его способности. Некоторые, правда, отмечают резковатый характер аспиранта, но разве это грех? Если бы у нас сажали за плохой характер, я бы, наверное, получила пожизненное. А ему ничего особенного не грозит — пять лет каторги, переквалификация, и снова сможет преподавать, если захочет. И если, конечно… если он назовет мне своего поставщика макулатуры.
Вызываю по селектору Андрея:
— Слышь, Андрюха, давай, веди Ланковича в комнату для бесед.
— Есть! — рапортует мой личный помощник, — участие примешь?
— Ага. Минут через десять, как обычно.
Десять минут нужны для того, чтобы заключенный успел осмотреть комнату для бесед, как мы неофициально, и даже как-то стыдливо, называем пыточную. Человеку, который попадает туда впервые, есть, на что посмотреть, очень любопытные инструменты имеются. Впрочем, большая часть находящегося там барахла используется только для устрашения, я и сама не знаю точного назначения 70 % этих предметов. У меня в Вышке по пыткам, знаете ли, трояк был. У меня специализация другая.
Охранник открывает передо мною дверь и сам проходит первым. Из соображений безопасности. Ланкович сидит на полу (зачем? Там же скамеечка стоит! Жертву произвола из себя, изображает, что ли?), скованные наручниками руки лежат на коленях. Он смотрит на дверь, ну и, соответственно, на меня в ней появляющуюся. Напряжен и испуган. Успел, видимо, ознакомиться с обстановочкой. Это хорошо. Быстро пробегаю взглядом по рукам и лицу, отыскивая следы побоев — таковых не обнаруживаю. Это тоже хорошо. Правильно. Регламент не допускает избиение подозреваемых до начала опроса. Не наши это методы. А первой общаться с ним буду я.
Представляюсь:
— Следователь Святейшей Инквизиции Его Императорского Величества Мастер третьего уровня Майя Дровник. У Вас есть, что сообщить мне до начала опроса?
Молчит. Смотрит на меня снизу вверх темными злыми глазами и молчит. Так, значит сказать ему нечего. Не страшно. Сейчас исправим ситуацию.
Быстро провожу первичный опрос: кто такой, как зовут, кто родители, где работает и так далее. Отвечает, вроде как через силу, но хоть говорит. Перехожу к главному: прошу назвать имя поставщика.
— Я нашел эти книги, — отвечает Ланкович и ухмыляется.
Ну-ну, поухмыляйся, радость моя, пока есть чем. Улыбаюсь ему очень доброжелательно и мягко произношу
— Вы знаете, что я уполномочена применить к вам пытки?
Шикарная фраза — я ее периодически кому-нибудь говорю. Почти всегда действует. Он бледнеет, ухмылка, все еще оставаясь на его губах, теряет выразительность. Ланкович напряженно молчит.
— Пытки, — продолжаю я вкрадчиво, — вплоть до психологического разлома.
И это правда. Преступление, совершенное этим молодым человеком, относится к числу тяжких. Регламент предусматривает возможность применения разлома, но только, когда использованы все остальные методы. Я пристально смотрю в глаза подозреваемого, с удивлением обнаруживаю в нем большой запас неактуализированной силы, потихоньку увеличиваю нажим. Он сопротивляется, но я знаю, что, если будет нужно, справлюсь с ним без труда. Уменьшаю напряженность, перевожу взгляд на лицо Ланковича — оно бледно чуть не до зелени, по вискам катятся капли пота.
— Вы понимаете, — дружелюбно интересуюсь я, — к чему может привести Ваше сопротивление? Разлом безнадежно калечит личность, а информацию я от Вас все равно получу. Назовите мне хотя бы приметы поставщика, где и как Вы на него вышли, если его имя Вам неизвестно.
— Я нашел книги, — повторяет Ланкович.
Упрямый. Теперь я начинаю раздражаться. Допрос третьей степени не относится к числу моих любимых занятий. А кроме самого факта наличия запрещенной литературы, мне и предъявить нечего. Свидетели отсутствуют! Не считать же свидетелем того пацана-доносчика. Тот и сам-то толком не понял. Ни того, что ему говорили. Ни того, что он после этого совершил. Неосознанная преданность. Прелесть, что такое.
А других доказательств — упс! Нету. Нашел он книжки, испугался и за холодильник их запихал. Ну так, пролистал чуть-чуть на досуге, и буквально завтра собирался в Инквизицию отнести, потому как добропорядочный очень.
Я эту историю регулярно выслушиваю. С различными вариациями.
— Вы заставляете меня делать то, что я не хочу, — предупреждаю я, глядя на него с укоризной, — если Вы думаете, что пытать Вас доставит мне удовольствие, Вы ошибаетесь. Это очень неприятная процедура.
Он снова ухмыляется. Надо же, еще и нервы крепкие. Сейчас подпортим.
— Да уж, — говорит, — надо думать.
— Вы отказываетесь отвечать на поставленный вопрос? — уточняю.
— Я ответил, — он с вызовом смотрит мне в глаза, — я нашел их.
