Конь погиб, когда холодный шар солнца начал клониться к горизонту, предупреждая о скором приближении ночи. Ноги жеребца внезапно покрыл черный налет, он оступился, упал и больше не смог подняться. Лишь, хрипя, бился в судорогах.
Лённарт из Гренграса, которого многие знали под прозвищем Изгой, отошел подальше и хладнокровно наблюдал, как умирает его надежда догнать беглеца. Сиплое дыхание животного постепенно стихло, из ноздрей уже не валил пар, а стекающая по бокам едкая пена остывала на морозе. Черные крупицы плесени тем временем добрались до шеи, и последовала краткая агония.
Другой на месте Лённарта высказал бы какое-нибудь проклятие или воззвал к богам, требуя справедливости. Но мужчина лишь зло сплюнул себе под ноги. В том, что конь пал, винить приходилось только себя. Тот, за кем он гнался последние два дня, преподнес совершенно неожиданный сюрприз. Как оказалось, грабитель обладал куда большими талантами, чем можно было предположить. Ему хватило сил и знаний соорудить и спрятать ловушку так, что Изгой заметил ее лишь в самый последний момент.
Откинув тяжелый меховой капюшон, Лённ подставил морозному ветру скуластое лицо, заросшее русой бородой. Колючие льдисто-голубые глаза враждебно и пронзительно смотрели из-под густых бровей — охотник за головами искал опасность среди растущих по обе стороны дороги заснеженных елей. Но лес оставался спокойным и безмолвным. Никто и ничто его не тревожило.
Удостоверившись, что засады нет, Изгой выпустил рукоять короткого широкого меча, висящего на поясе. Присел на корточки и, сдерживая ярость, вновь осудил себя. Две ошибки за один день. Давно такого не случалось.
Отпечатки раздвоенных копыт исчезали в стелющейся поземке. Словно таяли… А ведь последние несколько часов они выглядели совсем свежими, потому он и продолжил погоню, не останавливаясь на ночевку в Хуснесе и решив успеть добраться до Федхе. Желательно вместе с пойманным по пути пленником.
Но неизвестный оказался терпелив. Ему хватило выдержки придерживать способности целых два дня, и теперь, оставив преследователя с носом, он с каждой минутой становился все недоступнее.
Тусклое солнце скатывалось по свинцовому небесному своду, на востоке появился бледный лик полной луны. Лённарт знал, что будет, когда над стынущими от холода землями выглянут первые звезды, — настанет Отиг, самая длинная ночь в году.
При всем бедственном положении, в которое угодил Изгой, он не мог не восхититься тем, как ловко беглец все провернул. Заставил поверить в свою уязвимость, отвел глаза и нанес удар с таким расчетом, чтобы охотнику стало невозможно добраться до жилья прежде, чем стемнеет.
Нечего и думать, чтобы вернуться в Хуснес до начала темноты. Если идти не останавливаясь, в городе будешь не раньше следующего утра. Поселение Федхе гораздо ближе и к тому же лежит на пути Лённарта — при должной удаче он доберется туда сразу после полуночи. В какой-то мере это обнадеживало. Но все равно Отиг застанет охотника задолго до того, как он окажется рядом с жильем.
Изгой вернулся к мертвому коню и, стараясь не касаться почерневшей, изъеденной язвами шкуры, расстегнул седельную сумку. Тащить с собой все, что в ней было, он не собирался. Лишний груз в такое время губителен. Мужчина остановил свой выбор на огниве, фляге с крепкой черничной настойкой да мешочком, в котором находилась смесь красного толченого перца, чеснока и крепкого табака.
Развязав зубами тесемки, он снял варежку и, оставшись в шерстяной перчатке, высыпал немного порошка на снег. Затем убрал вещи в переброшенную через плечо кожаную котомку. Прикрепил к унтам старенькие охотничьи лыжи и плотнее запахнул длинный плащ из барсучьих шкур. Уже на ходу Лённарт вернул капюшон на голову и побежал по пустынной дороге, больше ни разу не оглянувшись.
Он не видел, как мертвый конь, приподняв голову, смотрит ему в спину и скалится страшной, желтозубой улыбкой.
Так повелось с начала сотворения мира. В северных странах, где лето всегда было поздним и белоночным, а зима ранней и тягуче-долгой, где в бесконечно-спокойных водах фьордов спали ушедшие боги, а люди уже много веков жили порознь с народом Мышиных гор, Отиг считался особенным праздником.
О нем начинали говорить задолго до холодов и приступали к приготовлениям осенью, как только на осинах желтели первые листья, а салака уходила от скалистых берегов Гьюнварда далеко в море. Его ждали и боялись, потому что, когда наступала самая длинная ночь, граница между миром людей и миром тьмы стиралась, а существа, которым в обычное время не было места на земле, до самого утра становились полновластными хозяевами. И власть их была практически безграничной.
Лишь тот, кто сидел дома, заперев двери на засов и подбрасывая хворост в огонь, мог чувствовать себя в безопасности, вслушиваясь в яростный вой ветра за окном.
Прежде чем уйти, боги, чьи имена давно уже забылись, установили закон — люди у очага неприкосновенны. И темные сущности, даже такие могучие и непредсказуемые, как Расмус Углежог, Проклятый Охотник, Дагни Два Сапога или Ледяная невеста, неукоснительно его соблюдали.
К Отигу все старались запастись хворостом, чтобы пламя не гасло до рассвета. В бесконечную ночь люди собирались за одним столом, ели мороженую бруснику, кислую сельдь, подслащенную оленину, пили пахнущий миндалем и гвоздикой глег и слушали рассказы стариков о тех, кто вышел за порог, чтобы никогда не вернуться, а также о тех, кто смог обмануть судьбу и пережить страшное время.
Лённарт был не робкого десятка, за свою жизнь он многое успел повидать, но никогда не желал искушать богов, предпочитая проводить Отиг за безопасными стенами, а не в глуши под открытым небом.
Уже больше часа Изгой бежал вперед и за это время позволил себе лишь одну кратковременную остановку. Иногда он бросал за спину щепотку смеси из перца, чеснока и табака, которые на какое-то время должны были отпугнуть мелкую нечисть, если она шляется где-нибудь поблизости. Солнце уже висело над самым горизонтом, вот-вот должны были наступить сумерки. Зимой на севере темнело рано и быстро.
На землю начали падать редкие снежинки. Лённарт с досадой фыркнул. Ему был знаком и этот снег, и этот ветер, и эти, наползающие с запада, облака. Погода портилась.
Зимний лес наблюдал за одиноким путником с высоты своего огромного роста с безучастной усмешкой. Застывший, безмолвный, с острыми грядами заструг[1] возле древесных стволов, тусклым настом и пушистыми белыми лапами мрачноватых елей.
