Ольга Громыко
Послушай, как падают листья
Пошатываясь, он брел по лесной тропинке, усыпанной желтыми шуршащими листьями. Перед глазами то темнело, то вспыхивали слепящие круги. Полупустая котомка тянул вниз, как пудовая колодка. Меч он бросил там, на поляне…
Ноги подгибались. Алые бусины срывались вниз и звездочками расплескивались по листьям.
Он знал, что если упадет — уже не поднимется.
Знал, и только потому — не падал.
Идти. Идти из последних сил. Потому что ох как обидно умирать в десяти шагах от дома… Либо — в бою, либо — в своей берлоге, но не тут, не под порогом, чтобы слетевшиеся вороны не расклевали заживо твои стекленеющие глаза, не разбирая, кто друг, а кто — враг.
Он нашарил щеколду свободной рукой, бестолково подергал, уже мало что различая и соображая. Всхлипнув от обиды, тяжело навалился на дверь. По дубовым доскам наперегонки побежали два красных ручейка, у самого порога их нагнал третий.
За дверью тихо, вопросительно мяукнула кошка.
Щеколда лязгнула и поднялась. Он ввалился в сени вместе с открывшейся дверью, упал на пол, сильно ударившись виском. Правая рука разжалась и соскользнула с пропоротого бока. Из-под тела медленно и липко поползла во все стороны темная кровяная лужа.
Кошка заметалась под закрытой дверью, с отчаянным мяуканьем скребясь когтями в щели.
Он вздрогнул и открыл глаза. До второй двери оставался один шаг.
Только не здесь… Только не так…
Скрипя зубами, он пополз, цепляясь скрюченными пальцами за утоптанный земляной пол и волоча бесполезные уже ноги. Дрожащая рука потянулась вверх, оставляя широкую красную полосу на досках.
Последним отчаянным усилием он откинул железный крюк. Из горницы, беспокойно посверкивая желтыми глазами, выскочила угольно-черная кошка. Мяукнув, она вспрыгнула умирающему на плечо, оттуда, ощутимо впиваясь когтями, перебралась на бок и там легла, прищурившись и замурлыкивая рану.
Сначала он подергивался и поскуливал, как перешибленный кочергой крыс, потом боль отступила, растворившись в кошачьем ворковании, он блаженно вздохнул, прикрыл глаза и затих, обмякнув всем телом.
***
Разбудила его мышиная возня в подполе. Солнце, которое он запомнил высоко в небе, уже садилось, оттеняя багрянцем налетевшие в сени листья.
Стряхнув пригревшуюся кошку, он сел, ощущая холод и разбитость во всем теле.
— Ты что же это, подруга? — Спросил он, обращаясь к кошке. — Брезгуешь мышей ловить — так хоть бы припугнула.
Кошка виновато мяукнула и вспрыгнула к нему на колени. Он снова отстранил ее, чтобы стащить через голову разорванную, залитую кровью рубашку. Кровь натекла и в штаны, запекшись в паху и под левым бедром.
Он придирчиво осмотрел бок, но белесая нитка шрама ничем не отличалась от десятка предыдущих. Черная кошка умывалась, посматривая на хозяина из-за поднятой лапки. В сенях гулял ветер, забавляясь двумя открытыми дверями.
Притворив наружную дверь, он пропустил кошку в горницу и вошел сам, бросив на лавку испорченную рубашку. Выволок из угла широкую бадью, поставил рядом ведро с нагревшейся за день водой и начал поливать себя из кружки, фыркая и отплевываясь. Сначала вымылся до пояса, потом снял штаны, выгребая кровяные сгустки пригоршнями, встал в бадью и опрокинул над головой ведро с остатками воды.
«Завтра баню истоплю» — решил он для себя и, нахмурившись, посмотрел на темно-красную воду. Надо бы выплеснуть ее в укромном месте да зашептать покрепче, иначе мало ли какой лиходей вздумает навести порчу. Он ухмыльнулся своим мыслям. Лиходей… Ему ли бояться? Но осторожность никогда не повредит.
Вытершись дырявым полотенцем, он переоделся в чистое. Сходил к колодцу, принес воды и застирал над бадьей окровавленную одежду, а пятна, что остались, несмотря на его усилия, окурил орешниковым дымом и надежно зашептал. Развесил на протянутой под потолком веревке, отступил на шаг и досадливо покачал головой. Стирать, несмотря на бессчетные годы одинокой жизни, он так и не научился. Штаны, пожалуй, еще могли послужить, а вот светлой льняной рубахе, похоже, пришел конец.
Досадливо пожав плечами, он вытащил из печи простой глиняный горшок с мясными щами, наваренными с вечера. Отнес на стол. Вынул из пустого ларя припрятанную ложку. Стоило забыть ложку на столе, и она исчезала без возврата. Зачем и куда Дарриша сносила ложки, оставалось для него тайной. У каждой кошки, как и у женщины, свои причуды.
Кошка вскочила на подоконник, повертелась и села, свесив длинный хвост. Ее вниманием, казалось, всецело завладел вертлявый поползень, перепархивающий по полностью облетевшему барбарисовому кусту с гроздьями мелких продолговатых ягод.
Есть ему не так уж и хотелось, но поесть надо было обязательно.
— Дарриша… — Тихо позвал он.
Кошка тут же обернулась и вопросительно мяукнула. Он кинул в ее миску, стоящую у печи, маленький кусочек мяса. Кошка долго вертелась на подоконнике, примериваясь к прыжку. Легонькая и поджарая, она, тем не менее, двигалась неуклюже, излишне осторожничала и частенько падала во сне на пол со своего любимого места на полке с тряпьем и шкурками. Куда ей догнать верткую мышь! Да и трусиха Дарриша несусветная, от всего незнакомого на всякий случай хоронится под хозяйской кроватью. Дарриша. Он мысленно проговорил это слово, щекотнув небо кончиком языка.
Кошка, наконец, спрыгнула и побежала к миске. Он отвел взгляд, придвинул горшок поближе и отломил себе краюху хлеба.
В дверь постучали.
Он никогда не приглашал войти. Они всегда входили сами, вздрагивая от неожиданности при виде молчаливо глядящего на них хозяина.
Вот и она — остолбенела.
Он неторопливо продолжал есть, украдкой разглядывая тонкий девичий стан, подчеркнутый длинным перепоясанным платьем. Петушки, красной нитью вышитые на подоле, сошлись в нешуточном поединке.
Она смотрела на него, на кусок мяса в горшке, на заполненную кровяной водой бадью, и не могла вымолвить ни слова. Он запоздало отметил, что девушка очень хороша собой. Толстая пшеничная коса свисает до самых петушков, поперек высокого лба — лубяной веночек-косица с височными кольцами, унизанными крупными бусинами. Надломанные стрелочки бровей как угольком подведены, но — отродясь уголька не касались. Глаза бездоннее омута, синее василька, наивнее ребенка. Дуреха. Небось думала погадать на парня, не ожидала, с каким чудищем придется иметь дело. Сейчас развернется и уйдет, а то и вылетит с визгом, а потом сестрицам-подруженькам взахлеб расскажет, как он за ней гнался три версты да только у векового дуба на распутье поотстал…
Он недооценил ее.
