Попов Михаил Сергеевич
Богатырь — не звание!
— Ишь, как уклюкался! — неодобрительно бросил купец, указав зажатой в руке кружкой в сторону лежащего лицом в миске здорового мужика. — На таком пахать можно, куда до него двужильному коню, а он чуть свет глаза залил…
Его сотрапезник бросив быстрый взгляд в ту сторону, сочувственно покачал головой.
— Э, брат, не кори по-пустому. Ты, не местный видать?
— Из Новгорода, с товарами иду…
— Оно и видно. Неужель в Новгороде про Василия Игнатьевича не слыхивали?
— Может и слыхали… — пожал могучими плечами купец. — Только меня последнее время больше по странам чужедальним носило… А он что, ромей? Имя вроде ихнее…
— Тю, на тебя! — глаза его собеседника увеличились вдвое. — И правда, ни сном ни духом… Наш он, киевский. Отца его в молодости хазары полонили, да ромеям продали. Там он и принял ихнюю веру. А они поди ж ты, мало им этого, еще и имена свои навязывают. Так и стал Игнатием. Потом случай помог — на ромея, которому продали, покушение удумали. Вот Игнатий и спас ему жизнь. Правда самого порубали здорово. Но ромей совестливый оказался. Выходил спасителя и отпустил, как они говорят — с богом. Поскитался он по свету, да и вернулся в Киев. Жену взял, ребенок родился. Он и его окрестил в своей вере. И имя ихнее дал — Василий. В честь человека что в веру его свою обратил. Но видно не угодил чем-то ихнему богу, вот и забрал он его. Васька тогда еще совсем мальцом был. А мать его не неволила чужой верой, сама, хоть и христьянкой была, но больше по желанию мужа. Но привыкли все его на ромейский манер называть, вот и остался — Василий, сын Игнатьевич, с малолетства. Так что вырос Васька в вере отцов и прадедов. Может за это, а может и еще за что, но видимо приметил его Перун. Вырос мальчонка, подался в края дальние. Долго не было, а как вернулся, поступил на службу княжию. Сам князь, ему благоволил, давал поручения разные. И не было ни разу, чтобы Василий их не выполнил. Так и перевели его в богатыри. В самой Золотой Палате сиживал. Вот и уехал раз по велению княжьему, с товарищами, долго не было, а как вернулся… Эх…
Рассказчик горько вздохнул.
— Ну, чего замолчал-то, — нетерпеливо поторопил купец.
— Так и осталось неизвестным, что там произошло. Только вернулся он один, без друзей, весь изрубленный, в чем только душа держалась. Никому ничего не сказывал, сколько не спрашивали. С того самого дня и зачал пить кажный день. Сначала его из Золотой Палаты попёрли, после того, как пьяный с самим Владимиром Красно Солнышко дюже повздорил. Потом и из дружины погнали. Уж лет пять как его никто трезвым не видел… Только вот что, — рассказчик таинственно понизил голос так, что его слушателю невольно пришлось наклониться чуть не нос к носу. — Поговаривают, на том пиру, он князя винил. За то задание последнее. Но все кто на том пиру были как воды в рот набрали. И не вытянешь ты, что там Васька говорил. Даже, когда пьяных богатырей о том спрашивать пытались — мигом трезвели. А после, в тоске жуткой, упивались пуще прежнего… Видно с чем-то таким пришлось столкнуться, что сломался богатырь…
С последними словами рассказчик залпом осушил кружку. Купец помолчал осмысливая услышанное. Потом медленно потянулся за кувшином.
— Да-а-а… — протянул он, жалостливо посматривая на посапывающего на столе Василия. — Потрепало парня. И почто судьба так несправедлива? Эй, хозяин!
Саргон возник тут как тут, словно под столом дожидался когда позовут.
— Что изволите?
— Ты вот что… — купец вытряс из объемистого мешочка несколько серебряных монет. — Покорми парня, когда проспится, да на опохмел налей… Да смотри у меня, жидовская харя! Коль проведаю, что забыл об этом, семь шкур спущу!
— Не извольте беспокоиться, — угодливо заюлил, захихикал Саргон. — Честнее меня, во всем Киеве не найдете…
— Угу, — купец пристально окинул его суровым взглядом. — По твоей роже, это как раз видно…
Маленькие глазки Саргона забегали по лицам сидящих рядом, в поисках поддержки. Но отовсюду на чужеземца смотрели прищуренные недоброжелательные взгляды.
— Не извольте беспокоиться, — кисло проговорил он и поспешил исчезнуть на кухне. Лишь напоследок, задержавшись в дверях, бросил недобрый взгляд на мирно спящего Василия. И было в его взгляде столько яда, что хватило бы на всех постояльцев. Но они, к сожалению, этого не увидели…
Пробуждение было трудным и болезненным. В голове трещало и бухало так, что казалось мозги вылезают через уши. Во рту так пакостно, будто навоз пережевывал. В желудке и вообще непонятно что — какое-то шевеление, брожение — судя по отрыжке брага была не ахти… А тут еще за плечо трясут неимоверно…
— Оставь, ирод, — икнул Василий. — Дай помереть спокойно… А лучше преподнеси чарочку…
— Чарочку тебе?! — сорвался на визг голос Саргона. Никто не ведал толком какого тот был роду племени. Поговаривали что из самого Царьграда забрел на Русь, да так и прижился — понравилось. Россказням этим верили мало. Оно и понятно, какой византиец по доброй воле покинет Царьград? Изгнали скорее или сам убег. Уж больно жаден был да подл. В долг наливал на медяк а назад требовал серебро. Не любили его в Киеве, сильно не любили. Вот только вина у него всегда самые лучшие, потому и шли. — Да ты вылакал все мои недельные запасы! Лучше подумай как расплачиваться будешь! Терпение мое лопнуло — или плати, или…
От удивления Василий аж один глаз приоткрыл. Во, чудак человек, какое "подумай", в таком-то состоянии. Я трезвый-то, и то редко думаю а уж сейчас… К сожалению сил на то чтобы это все сказать уже не хватило. Громко икнув на озлобленного корчмаря, Василий плавно смежил веки и голова медленно вернулась на прежнее место — в блюдо с недоеденной вчера кашей — досыпать…
— Ах, так?! — такой наглости Саргон стерпеть не мог. — Ну я тебе покажу. Вот посидишь в порубе, будет тебе урок…
Саргон и еще что-то кричал, но сладкие сети забытья уже уносили Василия далеко-далеко…
Неспокойно было на душе Феодосия. Уже несколько дней свербила в мозгу недавняя заноза. И еще неспокойнее было оттого, что не мог разгадать причину этого беспокойства. Вот и сейчас, стоя на открытой терассе императорского дворца, его могучий мозг метался в поисках ответа. Проходившие изредка сановники с интересом бросали взгляд на его щуплую, неказистую фигуру. Но украдкой, тайно. Давно всех мучил вопрос — кто этот старец, так спокойно проходящий в покои самих базилевсов. Монашеская ряса и тяжелый, неимоверных размеров золотой крест выдавали в нем служителя Христа. Вот только ни один священник в Царьграде, не мог сказать откуда взялся этот таинственный старец и каким саном облечен.
