…И вот теперь — уставшим от потерь, от пьянок и недель работы рьяной — он говорит:
«По Синегорью бродит Зверь, скрываясь в буреломах и бурьянах! Крепчает, матереет год от года. Наступит срок — и дикая порода в нас оживет и обрюхатит нас, поскольку семя проросло сейчас! Когда же нам ударит по мозгам пьянящий жар безумств, Зверь вздернет хвост и прыгнет к обветшалым небесам — и одолеет их, и встанет в полный рост!.. Тогда не говорите мне о том, что я не колошматил в каждый дом и не кричал, уставший от потерь, что скоро вашу дверь взломает Зверь!»
«Синегорские Летописания», Книга Двенадцатая, X-XI. Песнь о Звере (современное переложение)
Род не был богом. Род был творцом Вселенной — ее Пространства и ее Времени, ее миров, живых и мертвых, и богов ее. Таким был Род, таким и остается — вне сравнений земных и небесных, вне разумения сущих и последующих. Вне всего. Но от Рода явлены были боги: Сварог — бог небес, нравом спокойный и силой понапрасну не балующий, Дажъбог — податель благ земных и заступник наш, бог солнечный, Мокошь — богиня плодородия, водоносица, удачница женская. От них рождены и другие (но только ль от них? — уж не помнит никто), своенравные, страстями обуреваемые… Они всегда не прочь поиграть миром человеческим. Бог ветра — Стрибог — буйный, да отходчивый. Бог зверья и скотины домашней, да еще, говорят, покровитель менял и торговцев, — Белее — капризный, скупой и злопамятный. Сын небес, Сварогов сын, — Сварожич — бог огненный. Лико светила надземного — Хорс — то ласковый, то жесткосердный. Самый веселый бог — Ярило — гуляка радостный, женолюб и выпивоха. Переплут — бог подземный, к ночи о нем не хочу говорить… А главный средь ряда сего, бог всевидящий и повелительный, гордый и праведный, княжеский бог — Перун. Известно еще, что пес у него в услужении, Симаргл прозываемый, с пастью клыкастой и крылами лазоревыми, аки молния быстрый… И уж как они, столь розные да грозные, в ряду своем сладили, как междусобби вершили и юдоль земную делили, про то наши старцы смутно сказывают — по страху ли великому, по неразумению ли, то ли еще по причине какой.
— А наш-то бог кто среди них, Любавушка?
— Ты будто дитя малое, Владий! Восемь годков к зиме будет, а простого усвоить не можешь. Сколько раз повторять тебе, что княжеский бог — Перун. Он заступник нам и судия. К нему помыслы наши в дни тревог, и благодарность наша — тоже к нему.
— Белый ягненок, которого отец третьего дня зарезал возле речной пещеры,-благодарение Перуну? Совсем махонький был ягненочек, шерстка нежная, шелковистая. Жалко его…
— Так старейшины указали: жертва нужна была богу от князя. Слышал небось, возле самого Ладора волкодлаки-оборотни шастают. От них защиту у Перуна отец попросил.
— Глупость какую старики присоветовали! Перуну наш ягненок — на зуб не хватит. Лучше бы охотников и стражников крепостных по лесам разослали, волчью нечисть враз извели бы!
— Простым копьем не проткнешь волкодлака. Не волчара он — оборотень. То человек, то зверь, как угадаешь? Перун же все видит, всякое понимает. И ягненок наш не для трапезы нужен ему, а как знак почтения и просьбы княжеской о вспоможении.
— Почему же отец к Перуну обратился с поклоном, а не к зверьему богу Велесу? У Велеса, чай, над волкодлаками власть поболее?
— Типун тебе на язык, братец! Велес издревле с Перуном не ладит, бит был им не раз, хотя и сродственник. Можно ли разве нам, детям княжеским, даже думать о том, чтобы отец недругу Перуна кланялся?! Да и не во власти капризного Велеса лесная нечисть. Волкодлаки, лешаки, упыри и болотники, если кому и подвластны, то лишь Черному богу — злобному и коварному Триглаву, ворогу всего сущего.
А кто, Любавушка, сильнее — Триглав или Перун?
— Разболтался ты, братец, к часу полночному, словно кто за язык тебя дергает! Ну-ка, быстренько спать, покуда я няньку не кликнула!
Конечно, не угроза на Владия подействовала, а время позднее. Легонько вздохнув, мальчик повернулся на бок и пожелав-пробормотав «Покойной ночи, сестрица», смежил веки. Лунный луч, пробившийся сквозь ночные облака, скользнул через оконце детской опочивальни и замер на медвежьей шкуре, брошенной на дубовый пол. И показалось на мгновение Любаве, почти уже взрослой —пятнадцатилетней — дочери князя Светозора, правителя Синегорья, что луч тот окрасился кровью. Мгновение было кратким, но зловещим. Невольно вздрогнув, Любава потеплее укрыла своего уснувшего братца овечьим одеялом, прошептала мольбу еженощную к берегине-заступнице и погасила свечу.
Ночь, словно ворона черные крылья, распласталась над Синегорьем. Гнал Стрибог пелену облаков, лишь изредка разрываемую полнолунным светом, ив этом недолгом свете крепостная стража пыталась оглядеть подступы к Ладору. Да углядишь ли что? Запахнувшись в грубый домотканый плащ, караульный десятник поднялся по ступеням надвратной башни. Молодой стражник окликнул его с запозданием, за что тут же получил , выговор, хотя и не слишком суровый. В такую ночь следовало бы троих молодцов у ворот да двоих на башню надвратную выставить. Только взять-то их где, коль почти всю караульную полусотню Светозор приказал в город отправить? Дескать, взбудоражено простонародье слухами о волкодлаках, защиты требует от ночной нечисти.
В былые годы городская стена весь Ладор охраняла. Но разросся стольный град, тесен стал для житья. Пологие склоны Ладорского холма пошли под застройку:
домишки деревянные, улочки кривые, народ шумливый. В обычное время новые поселенцы со старожилами ладят, на каменные дома, крепостной твердью хранимые, без неумной зависти поглядывают, ибо верно сказано: «На чужой каравай рот не разевай». А как по окрестным лесам нечисть поганая бродить стала, так будто подменили их! Ропщут, злобятся, челобитные князю шлют. Скорей бы дружина в Ладор воротилась, навела бы порядок в лесах и долинах. Но, видать, много дел у воеводы Фотия на берегах Аракоса оказалось, коль третий месяц уже князь со своим воеводой лишь письмами через гонцов обменивается.
С этими невеселыми мыслями посмотрел десятник на княжеский дворец, темная громада которого возвышалась даже над крепостными башнями. Два окна во дворце, хотя время за полночь, светились: одно внизу, у самого входа, — здесь дворцовая стража службу несет, а другое — в третьем ярусе, где малая горница князя. «Не спится Светозору, свечи жжет не жалеючи, — покачал головой десятник. — Да, нелегко княжеством править. А вот наше дело простое — ратное…» С тем и отправился он других караульных проверять.
