Эта книга посвящается с любовью трем совершенно особым людям:
моему отцу Биллу Вудфорду, без которого Друсс-Легенда никогда бы не вышел на стены Дрос-Дельноха;
моей матери Олив, привившей мне любовь к историям, где герои никогда не лгут, зло торжествует редко, а любовь всегда настоящая;
моей жене Валери, доказавшей мне, что так бывает и в жизни.
Дренайский посол с беспокойством ждал за огромными дверьми тронного зала. По обе стороны от него застыли двое надирских часовых, глядя прямо перед собой, уставив раскосые глаза в бронзового орла на темном дереве.
Посол облизнул сухие губы и поправил пурпурную мантию на тощих плечах. Где то спокойствие, с которым он в Дренанском зале совета, в шестистах милях к югу отсюда, принял поручение Абалаина: отправиться в далекий Гульготир и утвердить договор, заключенный с Ульриком, верховным вождем надирских племен? Бартеллию и раньше доводилось заключать договоры – он ездил для этого и в западную Вагрию, и в южный Машрапур. Все народы понимают, сколь полезна торговля и сколь дорого обходятся войны. Ульрик тоже не исключение. Да, он предал огню и мечу обитателей северной равнины – но ведь и те многие века терзали его народ поборами и набегами: они сами посеяли разметавшую их бурю.
Дренаи же всегда обходились с надирами достойно и учтиво. Сам Абалаин дважды посещал Ульрика в его стане и бывал принят с королевскими почестями.
Но то, что предстало перед Бартеллием в Гульготире, потрясло его. Не то было удивительно, что громадные ворота разнесли в щепки, хуже было то, что не менее плачевная участь постигла и защитников города. На замковой площади возвышался курган из отрубленных человеческих рук. Бартеллий, содрогнувшись, отогнал от себя это воспоминание.
Он ждал приема уже три дня, хотя обращались с ним вполне вежливо.
Бартеллий снова поправил плащ, сознавая, что по-сольские регалии выглядят не слишком внушительно на его худой, угловатой фигуре. Достав из-за пояса полотняный платок, он вытер вспотевшую лысину. Жена не раз говорила Бартеллию, что, когда он волнуется, плешь у него блестит как надраенная. Он предпочел бы этого не знать.
Подавляя дрожь, он покосился на правого часового – пониже его ростом, в остроконечном шлеме с оторочкой из козьей шкуры. Воин, облаченный в деревянный, покрытый лаком панцирь, держал в руке зазубренное копье. Плоское жестокое лицо, темные раскосые глаза. Если бы Бартеллию понадобился кто-то, чтобы отрубить человеку руку…
Бартеллий покосился налево – и тут же пожалел об этом, ибо левый часовой тоже смотрел на него. Чувствуя себя как заяц, на которого падает ястреб, посол поспешно перевел взор к орлу на двери.
И в это мгновение дверь, к счастью, распахнулась.
Бартеллий, сделав глубокий вдох, шагнул внутрь.
Зал был длинным, и двадцать мраморных колонн подпирали его расписанный фресками потолок. На каждой колонне полыхал факел, отбрасывая на стены гигантские пляшущие тени, и под каждым факелом стоял надирский страж с копьем. Глядя прямо перед собой, Бартеллий прошел пятьдесят шагов до трона на мраморном помосте.
На троне сидел Ульрик, Покоритель Севера.
Ростом Ульрик был невысок, но от него исходило поражавшее Бартеллия ощущение силы и власти. Широкоскулый, черноволосый и раскосый, как все надиры, он имел, однако, необычайного цвета лиловые глаза. Расчесанная натрое борода придавала смуглому лицу демоническое выражение, смягчаемое, впрочем, вполне человеческой улыбкой.
Но более всего изумило Бартеллия белое дренайское одеяние с вышитым фамильным гербом Абалаина: золотой конь, вставший на дыбы над серебряной короной.
Посол отвесил низкий поклон.
– Мой господин, я привез вам привет от Абалаина, избранного предводителя свободных дренаев.
Ульрик в ответ кивнул и велел послу продолжать.
– Мой предводитель Абалаин поздравляет вас с великолепной победой, одержанной над гульготирскими мятежниками, и надеется, что теперь, когда ужасы войны остались позади, вы соблаговолите вернуться к тем договорам и торговым соглашениям, которые обсуждали с ним во время его незабываемого визита к вам прошлой весной. У меня с собой письмо от правителя Абалаина, а также упомянутые договоры и соглашения.
Бартеллус ступил вперед и предъявил Ульрику три свитка. Тот принял их и опустил на пол рядом с троном.
– Благодарю, Бартеллий. Скажи-ка – дренаи вправду боятся, что я двину войско на Дрос-Дельнох?
– Вы шутите, мой господин?
– Вовсе нет, – невозмутимо ответил Ульрик звучным басом. – Купцы доносят мне о великом смущении в Дренане.
– Это лишь досужие толки. Я сам помогал составлять договоры и был бы счастлив объяснить вам наиболее сложные места, буде в том возникнет нужда.
– Нет, я уверен, что они составлены как надо, однако мой шаман Носта-хан все-таки должен посмотреть, что они сулят нам. Я знаю, это дикарский обычай, но ты ведь поймешь нас, правда?
– Разумеется. У всякого народа свои обычаи, – отвечал Бартеллий.
Ульрик дважды хлопнул в ладоши, и из мрака слева от трона появился костлявый сморщенный старикан, одетый в грязную козью шкуру. В одной руке он держал белую курицу, в другой – широкую, плоскую деревянную чашу.
Ульрик встал и принял от шамана курицу. Он медленно поднял птицу над головой и на глазах у застывшего в ужасе Бартеллия перекусил ей шею. Курица отчаянно забила крыльями, и кровь оросила белую одежду вождя. Ульрик держал содрогающееся тело над чашей, выпуская из птицы последние капли жизни. Дождавшись конца, Носта-хан поднес чашу к губам, посмотрел на Ульрика и покачал головой.
Вождь отшвырнул птицу и медленно снял с себя белую одежду. Под ней открылся черный панцирь, на поясе – меч. Ульрик взял из-за трона боевой шлем из вороненой стали, отороченный мехом черно-бурой лисицы, и надел его на голову. Отерев дренайским одеянием измазанный кровью рот, он швырнул Бартеллию скомканную ткань.
Посол воззрился на окровавленное полотно у своих ног.
– Боюсь, что предзнаменования неблагоприятны, – произнес Ульрик.
Рек напился. «Не то чтобы всерьез, но в самый раз, чтобы ни к чему всерьез не относиться», – думал он, глядя в хрустальный кубок, откуда бросало кровавые тени рубиновое вино. Огонь очага грел спину, и дым ел глаза, примешиваясь к запаху немытых тел, стынущей еды и намокшей одежды. Пламя в фонаре заплясало – в комнату ворвался порыв ледяного ветра. Кто-то вошел, захлопнул дверь и извинился, что напустил холода.
Прерванные было разговоры возобновились, разом забубнила дюжина голосов. Рек пригубил вино и содрогнулся, услышав чей-то смех, – этот звук пробрал его холодом не хуже зимнего ветра, бушевавшего за деревянными стенами. Точно кто-то прошел по его могиле. Он поплотнее запахнул свой синий плащ. Можно было не слушать, о чем говорят, – он и так это знал: тут уже много дней толковали об одном.
