Андре Нортон, Саша Миллер
Смерть или престол (Книга Дуба)
Вдоль всех дорог, известных путникам, стоят святилища, и это вполне естественно; конечно, некоторые из них поросли мхом — но ведь они старше трех последних династий правителей. Есть у дорог и соборы, и небольшие церкви, и часовни — в каждом городе и поселке. И разве Великий Собор Света не затмевает собой весь Рендел? Эти святилища воздвигнуты в честь того, что нельзя увидеть и понять, но чьим законам подчиняется все живущее.
Однако даже сам Всемогущий остается в тенетах, созданных темными руками Ткачих, не знающих ни жалости, ни сострадания к тем, чьи жизни они вплетают в Вечную Паутину. Ткачихи подчиняются необходимости, и поэтому, если в одном месте нить чьей-то жизни обрывается, расплетается и заканчивается, они тут же вплетают новую — в другом месте и времени, а иной раз даже в другой части Вечной Паутины. Живущие считают, что вольны принимать решения, поступать, как считают нужным, но нити их судеб проходят через пальцы Ткачих. И потому одни продолжают жить, а другие умирают, бесчисленные царства возникают, разрушаются и предаются забвению — но в Паутине по-прежнему не остается прорех. Смотрит ли Неведомое на эту ткань хоть изредка? Ведь если нет, то к чему тогда низшие существа? Они всего лишь нити — но какая гамма красок! Какое полотно истории постоянно сходит со станка Ткачих!
Но как бы там ни было, есть множество историй о тех, чьи нити странно переплелись, а конец жизни разительно отличался от начала.
Посмотрите же на ту часть полотна, что являет собой Рендел, почитающий себя великой страной. Здесь во дворе Собора Света стоят Четыре Дерева, а в одном из витражей видно отражение темных рук. И однажды дождливой осенней ночью, когда некто мужественно цеплялся за жизнь, в этом отражении появилась новая нить, прервалась старая — и начались перемены, которые прежде казались невозможными.
Тките же бережно, о беззвучные пальцы, ибо узор становится совсем непонятным.
Холодная серая морось раннего утра к полудню превратилась в секущий проливной дождь, а последняя лошадь споткнулась и пала. Это была Зловещая Трясина — пусть даже лишь ее край, — и ни один здравомыслящий иноземец и близко не подходил к ее бездонным омутам и ненадежным островкам, если его не гнала необходимость.
Женщина, которую успели снять с измученной лошади, не позволив рухнуть в грязь вместе с животным, сумела устоять на ногах — но только потому, что оперлась о крепкое плечо закаленного в боях мужчины.
Она инстинктивно прижала ладони к огромному животу, и гримаса боли исказила когда-то прекрасные черты ее осунувшегося лица.
— Как вы, леди Алдита?
Голос рокотал в широкой груди рядом с ее ухом. Под складками намокшей ткани она ощутила гибкую кольчугу: такой не бывало у простых воинов. Прогнав с лица гримасу боли, женщина взглянула в обветренное лицо Хасарда, маршала Дома Ясеня. Ледяной ветер трепал концы его длинных седых усов.
— Не хуже, чем можно было ожидать, милорд.
Женщина с трудом вытягивала из себя слова — словно они были бусинами, слишком редко нанизанными на нить. Но ей даже удалось изобразить жалкое подобие улыбки.
Двое мужчин в нищенских лохмотьях поверх кожаных доспехов уже снимали с упавшей лошади дорожные сумки. Женщина не видела их лиц. На мгновение у нее потемнело в глазах от острой боли, пронзившей ее тело. Эти люди были единственными, кто у нее остался: только двое солдат да человек, который когда-то возглавлял армию Дома Ясеня. И женщине казалось, что именно яростная решимость человека, который сейчас поддерживал ее, помогла им добраться сюда. Ей следует постараться и не предать его верности, демонстрируя женскую слабость.
Им необходимо было найти какое-нибудь укрытие. Без укрытия они просто окоченеют к утру. Яснекрепость, где они могли бы чувствовать в безопасности, для них была закрыта. И рука женщины снова легла на большой тяжелый живот.
Хасард, который теперь ничуть не походил на прежнего великолепного маршала Яснекрепости, главнокомандующего огромной армии, опытного и мудрого воина, старался ее защитить. Он превратил свое тело в щит, поставив его между нею и ледяными порывами ветра. У них не оставалось времени…
Такое множество жизней сгинуло: их обрывало в ночной тьме острие кинжала, при свете дня — клинок меча, их уносил поданный с хитрой улыбкой яд… Столько женщин погибло — и все они принадлежали Ясеню. Леди Алдита попыталась отогнать воспоминания, но она не в силах была забыть то, что жива лишь благодаря ребенку, которого носила под сердцем — и которого ее преследователи готовы вырвать из живого тела… так что этот же ребенок нес в себе и самую большую опасность. Когда-то женщина не хотела в это верить, но то время прошло. В ее чреве — наследник не только Ясеня, но и Дуба, если желания короля еще будут что-то значить в тот момент, когда придет время назвать наследника. Это — его единственное дитя, неважно, законнорожденное или нет. Поэтому ребенок был важнее, чем она сама и ее спутники. Они бежали этой ночью, унося с собой символ Ясеня, пытаясь скрыться от символа Тиса, принадлежавшего королеве, которая ради мщения готова проникнуть даже в царство смерти.
— Сэр?
Мужчины, занимавшиеся лошадью, ждали приказаний.
Женщина почувствовала, как Хасард поднял голову. Его хриплый голос перекрыл вой ветра.
— Река…
Ах да: река. Мысли женщины туманились все сильнее. Этот водный путь, отчасти естественный, отчасти улучшенный человеком, использовали торговцы — но только не в такую погоду. Сегодня река могла и не спасти их от преследователей, но другой дороги все равно не было.
Один из солдат прошел куда-то мимо женщины и ее верного защитника. Неужели им действительно удалось добраться до заранее приготовленного убежища — несмотря на непогоду, несмотря на ее слабость?
Собрав всю гордость Ясеня, женщина зашагала вперед, когда несколько минут спустя Хасард повел ее дальше. Однако на одной выдержке далеко не уйдешь. Почти теряя сознание, она почувствовала, как кто-то подхватил ее на руки и уложил на нечто влажное, пахнущее дохлой рыбой и гнилью. Наверное, это были носилки. Они покачнулись, когда спутники женщины переносили ее на широкую, как плот, лодку, предназначенную для перевозки тяжелых грузов. Женщина закусила прижатый ко рту кулак — до крови.
Сейчас им меньше всего нужны были родовые муки, которые, как она понимала, несмотря на всю свою неопытность, подступили совсем близко. Ей надо постараться, она должна молчать и держаться как можно дольше.
А потом леди Алдита словно провалилась в сон, увлекший ее в неведомые глубины. Она услышала крик, сдавленный возглас — но не поняла, кто его издал: она сама или один из ее спутников. Лодка. Да, они в лодке — это она понимала.
