Нил Гейман
Надгробие для ведьмы
Нил Гейман, одна из самых ярких величин современной фантастики, фэнтези и литературы ужасов, четырежды получал премию «Хьюго», дважды — «Небьюлу», один раз — Всемирную премию фэнтези, шесть раз — премию журнала «Локус», четыре раза — премию Брэма Стокера, трижды — «Геффен» и дважды — Мифопоэтическую премию фэнтези.
Впервые Гейман привлек внимание широкой публики своей серией комиксов «The Sandman», которая была и остается самой популярной за всю историю комиксов. Гейман и поныне суперзвезда в этом жанре. Он написал множество графических романов, часть из которых была отиллюстрирована Дэйвом Маккином: «Black Orchid», «The Violent Cases», «Signal To Noise», «The Tragical Comedy or Comical Tragedy Of Mr. Punch». Также Нил Гейман является автором книг для детей — «The Wolves in the Walls» и «The Day I Swapped My Dad for Two Goldfish».
В последние годы Гейман пользуется не меньшим успехом в сфере фантастики и фэнтези. Его ставший популярным роман «Американские боги» получил в 2002 году «Хьюго», «Небьюлу» и премию Брэма Стокера. Роман «Коралина» удостоен в 2003 году «Хьюго» и «Небьюлу», а повесть «Этюд в изумрудных тонах» завоевала «Хьюго» в 2004 году.
В лиричном рассказе, вошедшем в нашу книгу, Гейман стирает различия между живым и мертвым. Автор показывает, что на самом деле важна лишь доброта, по какую бы сторону могилы ты ни находился…
На краю кладбища была похоронена ведьма. Это все знали. Миссис Оуэнс неизменно велела Нику держаться подальше от этого участка.
— Почему? — интересовался он.
— В той стороне очень сыро, практически болото, — отвечала миссис Оуэнс. — Живому человеку вредно бывать там. Ты можешь простудиться и умереть.
У мистера Оуэнса с фантазией было похуже, да и уклончивостью он не отличался.
— Дурное это место, — только и говорил он.
Кладбище заканчивалось у подножия холма, под старой яблоней. Каждый прут бурой от ржавчины изгороди венчал маленький ржавый наконечник вроде копейного. За оградой лежал пустырь, где переплелись крапива и сорняки, ежевика и всякая увядающая растительность. Ник спустился к ограде, но, будучи в целом хорошим и скорее послушным ребенком, не стал пролезать между прутьями, а просто посмотрел сквозь них. Он понимал, что ему не рассказывают историю целиком, и его это раздражало.
Ник поднялся обратно на холм, к заброшенной церкви, стоящей посреди кладбища, и стал ждать наступления темноты. Когда небо из серого сделалось фиолетовым, на шпиле послышался звук, напоминающий шорох тяжелого бархата: то Сайлас, опекун Ника, покинул колокольню — свое место отдыха. Головой вперед он спустился со шпиля.
— Что там, в дальнем углу кладбища? — обратился к нему мальчик. — За пекарем Харрисоном Вествудом и его женами, Марион и Джоан?
— А почему ты спрашиваешь? — осведомился Сайлас, матово-белой рукой стряхивая пыль с черного костюма.
Ник пожал плечами.
— Просто интересно.
— Это неосвященная земля, — произнес Сайлас. — Ты знаешь, что это значит?
— Не совсем, — признался Ник.
Сайлас прошел по тропе, не потревожив опавшей листвы, и уселся рядом с Ником на каменную скамью.
— Некоторые, — начал он мягко, — верят, что вся земля священна. Что она была священна до того, как мы пришли на нее, и останется таковой, когда нас уже не будет. Но здесь, в этой стране, принято освящать церкви и участки, отведенные для похорон, чтобы придать им святости. Рядом с освященной землей остается неосвященная, так называемая земля горшечника. В ней хоронят преступников, самоубийц или иноверцев.
— Так значит, те, кто похоронен по ту сторону ограды, были плохими людьми?
Сайлас хмыкнул и приподнял безупречно очерченную бровь.
— Да нет, собственно. Дай подумать… я там давненько не был. Не припомню никого особенно дурного. Не забывай, в былые дни человека могли повесить за украденный шиллинг. К тому же всегда находились люди, которым жизнь казалась настолько нестерпимой, что, по их мнению, лучше было ускорить свой переход в иную форму существования.
— В смысле — они убивали себя? — уточнил Ник. Ему было почти восемь лет, он был наивен, но любознателен и отнюдь не глуп.
— Именно.
— И как, помогало? Им после смерти становилось лучше?
Сайлас улыбнулся быстро, но так широко, что стали видны клыки.
— Иногда. В основном — нет. Подобно тому, как некоторые верят, что если бы они переселились куда-нибудь в другое место, то были бы счастливы, но в результате обнаруживают, что это не помогает. Куда бы ты ни шел, ты забираешь с собой себя. Если понимаешь, о чем я.
— Примерно, — отозвался Ник.
Сайлас взъерошил мальчику волосы.
— А как насчет ведьмы? — спросил Ник.
— Да, именно, — кивнул головой Сайлас. — Самоубийцы, преступники и ведьмы. Те, кто умер без покаяния и отпущения грехов. — Сайлас полуночной тенью поднялся со скамьи. — Разговоры, разговоры, а я даже не завтракал. К тому же ты опаздываешь на урок.
Кладбищенский мрак беззвучно сомкнулся, по бархату тьмы пробежала дрожь, Сайлас исчез.
Пока Ник добирался до мавзолея мистера Пенниуорта, появилась луна. Томас Пенниуорт («Здесь он покоится, уверенный в чудесном воскрешении») уже ожидал ученика и был не в духе.
— Ты опоздал, — заметил он.
— Извините, мистер Пенниуорт.
Учитель недовольно буркнул. Всю предыдущую неделю мистер Пенниуорт рассказывал Нику о стихиях и темпераментах, но Ник напрочь забыл, что есть что. Он ожидал контрольной работы, но вместо этого мистер Пенниуорт произнес:
— Думаю, пора потратить несколько дней на практические занятия. В конце концов, время уходит.
— Правда? — удивился Ник.
— Боюсь, что да, молодой мастер Оуэнс. Как у тебя с истаиванием?
Ник надеялся, что учитель об этом не вспомнит.
— Все в порядке, — промямлил он. — Серьезно. Вы же знаете.
— Нет, мастер Оуэнс. Не знаю. Почему бы тебе не продемонстрировать мне, как это у тебя получается?
Ник совсем пал духом. Он глубоко вздохнул, поднял глаза к небу и попытался постепенно раствориться в воздухе.
На мистера Пенниуорта его старания впечатления не произвели. Учитель лишь презрительно фыркнул.
— Не то! Абсолютно не то! Ускользание и истаивание, мальчик, — вот путь мертвых. Скользить сквозь тени. Постепенно исчезать из поля зрения. Попробуй еще раз.
Ник напрягся сильнее.
— Ты абсолютно нагляден, — недовольно изрек учитель, — Как твой нос, который прямо-таки бросается в глаза, как твое лицо, как весь ты. Ради всего святого, освободи свой разум. Немедленно. Ты — пустой переулок. Проем открытой двери. Ничто. Взгляд скользнет мимо тебя. Сознание не отметит твоего присутствия. Ты — ничто и никто.
