Алексей Ворон - Время волков

В суровой глубине фиолетового космоса, среди холодных разумов, безразличных к ходу времени, среди звезд, рассыпанных, словно брызги расплавленного серебра, слышен лишь шепот богов. Движения их теней едва заметны в мерцании тонкого пространства, сотканного из света и тьмы. Их взгляды равнодушно скользят по искристой глади пустоты. Но там, за пустотой, есть то, что согревает их холодные души, есть то, к чему небезразличны даже они: среди горящих равнин космоса, среди струящегося света и клубящейся тьмы на лазуритовой планете бьется сердце Вселенной.

И, проникая взглядом сквозь пространство, сквозь ослепительное небо, белые облака и лебединые стаи, боги смотрят на свое отражение в зеркальной глади озер Медового Острова. Сердце Вселенной — лишь Остров, омываемый морями, лишь клочок земли с горами, зелеными холмами и серебристыми реками, великолепными равнинами и топкими болотами, дремучими лесами и синими озерами.

А на закате Медовый Остров заливается розовым пламенем, и исчезает многоцветье, и остаются лишь два цвета: розовый и черный. Розовый — цвет неба, и озер, и рек, и полей; черный — цвет деревьев, и гор, и еще он — цвет Хранителя Медового Острова. Хранитель возвышается, словно гора над землей, травы льнут к нему, и деревья склоняют свои ветви, и ветер ластится к ногам его, будто котенок, и дикие звери служат ему, и птицы. Он — суровый воин и могущественный маг, он — жрец, стоящий у алтаря Вселенной. И взгляд его — испепеляющий огонь, и крылья его накрывают Остров в своем размахе. И вздох его — буря, вырывающая с корнем деревья, и слезы его — ливень, омывающий землю, и улыбка его — солнце, согревающее души, и гнев его — смерть.

Свет надменный, позабыв гордыню, послушно склоняется перед своим творцом. А когда солнце уступает небосвод его Владычице, Остров заливают потоки лунного света. Звезды восторженно смотрят на Хранителя и послушны его воле. И выходит Тьма, и льнет к нему в надежде получить свою долю отцовской ласки.

Бесконечно долго длится мое падение, без мыслей, без чувств, без желаний. Тьма окружила меня, поглотила, затянула в скользкий туннель. Где-то далеко ноет тупой болью тело. Но эта боль не доставляет мучений, она лишь напоминает о том, что у меня есть плоть, что я некое существо, возможно, еще живое. Время остановилось, замерло и растворилось в небытии. Не осталось ни памяти, ни осознания того, кто я, не осталось ничего, кроме бесконечного мрака.

Внезапно пронзительный холод, охвативший мое лицо, плечи и грудь, вырвал меня из небытия. Кто-то щедро плеснул на меня водой. Ее ледяные соленые капли стекали по моим щекам, попадая в рот и нос. Глаза тоже залила вода, поэтому я их не открыл, а лишь настороженно прислушался к незнакомой речи. Чужой язык вызвал у меня беспокойство, и я собрался с силами, чтобы сосредоточиться на тех словах, что я слышал. Грубый, некрасивый язык был совершенно не похож на мой родной, певучий и прекрасный. Он скорее походил на язык римлян. Римляне! Первый всплеск моей памяти. Враги! Враги, которых я должен убивать. Я не смог вспомнить, кто такие римляне и за что я их так ненавижу, но ощутил страх перед ними. Похоже, я попал к ним в плен. Тот, кто послал меня мстить, будет разочарован. И первый яркий образ всплыл в моей памяти: человек в длинном плаще. Лицо скрыто в тени капюшона, но луч света выхватывает из мрака его глаза, они слепят, словно солнце, они могут уничтожить жизнь и возродить ее вновь. Глаза — словно огни во тьме. Гвидион!

Я закричал и одним прыжком вскочил на ноги, но пронзительная, нестерпимая боль перехватила мое тело. Я словно лопнул и разлетелся на кусочки. Едва не задохнувшись от этой боли, я на мгновение раскрыл глаза, но увидел лишь стены черного туннеля и вспомнил: Гвидион сжег мен" на жертвенном костре, теперь я мертвец.

Мои ноги заскользили, и я начал падать назад, ударился спиной обо что-то твердое, оно расступилось подо мной, и я провалился во тьму, во мрак, в бездну собственного безумия, в черный туннель, из которого меня выхватил на мгновение поток ледяной воды. Я падал бездумно и долго.

Черный, скользкий туннель засасывал меня, и я, проваливаясь в него, иногда касался его склизких стен, проносящихся мимо меня с неимоверной скоростью. И тогда я испытывал странную смесь страха падения и восторженности полета. В какой-то момент я понял, что принял обличье птицы. Боковым зрением я видел черные перья своих крыльев. Но падение продолжалось. Я попытался взмахнуть крыльями, чтобы остановить падение, но плечо рвануло пронзительной болью.

Небытие растворилось в пламени погребального костра. Бездумность и незрячесть сменились странными и ужасающими картинами. Они всплывали в памяти, медленно кружили вокруг меня, захватывали в свой вихрь, и я не мог понять, вижу ли прерывистый лихорадочный сон больного разума или это реальные воспоминания. Но если это и были воспоминания, то полностью восстановить я их не мог, моя память воспроизводила лишь отдельные последовательные картины, все же остальные события покоились в непроглядной тьме черного туннеля.

В одной из этих картин я мчался верхом на угасе вслед уходящему римскому войску, оставив позади верных друзей и траурные костры. Угас, мой бескрылый дракон, не управляемый наездником, сам выбирал дорогу и направление. Меч Орну в моих руках звенел и пел; «Месть! Кровь! Смерть ненавистным римлянам, ненавистным, ненавистным!»

В этой картине меня поразило даже не то, что я держал в руках чужой меч, а та ненависть, что разрывала на части мою плоть, одержимую жаждой мести и крови. Такого дикого, безумного чувства я не испытывал никогда прежде. Я помню страшную, почти невыносимую ненависть ко всему живому, к гадким теплым телам, мельтешащим у меня перед глазами. Слабые, жалкие людишки, мелкий народец, который склонился ниц перед великим кельтским войском, теперь осмелился подняться из грязи. Рим, словно змея, смог нанести нам самую страшную и болезненную рану, какую только может получить племя: Рим убил Бренна, моего вождя.

В другой картине промелькнул передо мной мальчишка. Он вынырнул откуда-то, посмотрел на меня округлившимися от ужаса глазами и юркнул в сторону за мгновение до того, как угас должен был затоптать его.

Следующее видение — самое страшное. В нем я врываюсь в ряды римлян, круша и разрубая все вокруг себя. Мне удалось пробиться довольно далеко в глубь войска, прежде чем я почувствовал сопротивление ошарашенных врагов. Я, Меч Орну и мой угас, — каждый из нас убивал, каждый из нас мстил. Мы, трое, существовали отдельно друг от друга, каждый сам по себе, но все же имели общую цель — мы мстили за смерть нашего вождя Бренна. Воспоминания мои об этой битве смутны и расплывчаты. Кажется, я спешился, наверное, наполовину преобразился в волка. В этом видении я — чудовище, раздирающее врагов своими клыками и когтями. Меч Орну — мстительная молния разгневанных кельтских богов, угас Мохх — ужасный представитель вымирающих драконоконей, устроивший себе небывалую пирушку посреди сечи.