Кузнеца дочьПримечания:
1 — Варяги собирали дань с веси — по "Повести временных лет"
2 — по "Повести временных лет"; кривичи пошли от полочан (р. Полота), занимали верховья Волги, Двины, Днепра; их город — Смоленск.
3 — Здесь и далее: имена князей, воевод и т. п. выдуманы наглым автором.
4 — Западная Двина.
5 — Хевдинг — вождь в походах.
6 — Херсир — племенной вождь. Насчет подчиненности конунгу — есть расхождения. Здесь придерживаюсь мнения, что херсиры все же подчинялись конунгу.
7 — Нордри — «северный». Слово и его перевод взято из Старшей Эдды.
8 — опять же Старшая Эдда, Даин — имя карлика, значит «мертвый».
9 — Свёль — название одной из рек Хели по Младшей Эдде.
10 — Ива дождя Драупнира — дождь Драупнира (Драупнир — волшебное золотое кольцо, каждую девятую ночь дававшее еще по восемь таких же колец) — золото, Ива злата — кеннинг (иносказание) женщины в поэзии скальдов;
Христ, Гёндуль — валькирии; так же, женщин могли связывать с валькириями.
Рубашками (тем более, "звенящими") в поэзии скальдов называют кольчуги.
Огонь солнца драккаров; солнце драккаров — щит (щиты вывешивались по бортам кораблей), огонь щита — кеннинг меча.
11 — Хель — не только скандинавский аналог Ада, но и имя его владычицы, уродливой великанши.
Тих вечер. Работы все окончены, но деревня молчит. Даже дверь не скрипнет. Пришел нынче в деревню баян. И какой! И мудрое слово скажет — годы-то бородой седой да морщинами на лице отпечатались, — и смешное, и про битвы давних лет поведает, и песню споет, и сказку сплетет. С почестями встретили его в доме старосты деревенского, накормили, напоили, а вечером собрались все на отшибе, костер развели, вокруг баяна расселись, слушать стали.
И парни здесь, и девушки, и дети, и старики — словом, все. Мальчонка лет шести поближе к сказителю подсел — чтоб ни слова не пропустить, значит. И остальные смотрят, ждут. Старец бороду задумчиво огладил, взгляд на мальчонкин меч опустил — деревянный меч, на потеху ребенку сделанный. Рубаха-то еще не подпоясанная у мальчишки, так он веревкой рукоять обвязал и за спину привесил, ровесникам на зависть. Улыбнулся старик, говорить стал.
— А что сказать вам, братья мои да сестры? Видать, не понаслышке знаете о деле ратном? — зашептались молодые, закивали старые. А надо сказать, народ здешний — весь, — все больше охотой промышлял, так что зверя бить с детства умел. И бои, конечно бывали. И со своими, и с пришлыми. Из последних — с варягами чаще всего. Варяги собирали дань со здешних земель1 — получали не всегда.
— А говорят, — дальше сказывает баян, — в каждом мече живет дух. Это, конечно, про добротные мечи, настоящие, могучие. Сказки есть о кладенцах, что вместо хозяина рубиться могут. Чудо — но разве есть слава воинская в таком чуде? А ты попробуй, возьми в руку меч бывалого воина — разве не пробежит дрожь, не захлестнет волною память битв пройденных? То-то же. Это и есть — память меча. С хозяином своим такой меч — одно целое. Его — только в битве, смертельной битве забрать можно, никак иначе. Да и то — не согласиться может меч с новым хозяином, станет тускнеть, ржаветь, стачиваться быстро. А может и в бою руке помешать! Кто знает — может, это и есть настоящие мечи-кладенцы, не сказочные, а те, что людьми искусными куются? Кто ведает?
Может, а только был в деревеньке безымянной, что близ Смоленска, где кривичи сидят2, кузнечных дел мастер, какого свет не видел. Говорят, предок его в числе первых варягов на землю нашу пришел. Пришел — и остался жить, жену завел, детей. Вот такой предок был у Ждана-кузнеца, да то не суть. Много лет прошло, Ждан дальше от Смоленска ушел, в дальней деревне поселился. И то — странно дело, еще в молодости Ждан своим уменьем прославился, а от города ушел. То ли знал, что и туда к нему ходить за оружием люди станут, то ли по какой другой причине, ему одному ведомой… И там жил себе, поживал, кузницу свою имел. Земли своей пахотной не было — да и больно-то там, в лесу, к порогу подступающем, напашешься? Глухая была деревня, глухая. Охотой кормился, иногда ездил поторговывать с остальными то в другие деревни, то в Смоленск — не только оружие да броню у него охотно покупали, делал он и украшения разные, частенько мужи брали — жен, дочерей да сестер порадовать. Металл ему из города привозили, запас всегда был. Сказывают, даже к княжескому двору звали — не пошел, сказал только, что к заказу княжьему всегда готов. После княжеского меча-то слава о Ждане Вышатиче по землям покатилась. Столько голов снес тот меч — князь-то, Мстислав Михайлович3, всегда во главе дружины своей скакал. На смертном одре молвил князь, что сила в том мече великая, что един стал он с мечом, Ждана помянул — как искусного человека, мастера, едва ли не ведуна, сталь заговорившего, в металл жизнь вдохнувшего…
Жена была у Ждана — приветливая да в хозяйстве умелая. А мужа любила — не сказать. Чаще хмур был Ждан — что тут скажешь, — а видишь, любовь — ей же все равно и все едины. Душа в душу жили Ждан с Любавой. Любава, должно быть, и уговорила его вновь ближе к Смоленску перебраться. Там все же и места посветлей, и защита поближе. Заново пришлось все начинать, да новый князь — Улеб Мстиславич, помог.
К тому же, счастье пришло к Ждану — дочка родилась. Здоровенькая да веселая, радовала родителей. Ждал и сына кузнец — а беда раньше явилась, вслед за радостью пришла. Скосила болезнь Любавушку — зимней ночью, в жару и бреду, умерла она вместе с сыном нерожденным. Дочке едва-едва второй год пошел. Имя ей так и не дали — все голуба да голуба ласково называли. Под тем именем и знали все девочку после смерти матери — Голуба. А что отец ей имя дал, об этом мало кто ведал. Ждан, как предчувствуя что, назвал дочь Мечеславой — гордое имя, только — боевое, как это часто в воинских родах бывает…
Берег он дочурку, всю любовь свою ей отдал. Да только чему научить ее мог?.. А чему мог, тому и научил! По теплому времени до полудня в поле девчонка, после — с отцом в кузнице, зимой же постоянно там пропадала. Вот и выросла так Мечеслава — дочь кузнеца. Странное дело, конечно, для девки, но все одно — после смерти отца дочь уменьем могла себя прокормить. А Марена Ждана забрала, едва Мечеславе шестнадцать сравнялось. Сам князь у костра погребального стоял.
— Большого мастера потеряли, — сказал тогда Улеб Мстиславич. — Остались ли у него дети, жена?
— Жена раньше мир покинула, — отвечают ему. — А дочь, Голуба, вон она.
Глянул князь — стоит девчушка заплаканная, взглядом в огонь уперлась, руки опущенные в мозолях.
