Глен Кук
ЖЕСТОКИЕ ЦИНКОВЫЕ МЕЛОДИИ
Зима стояла восхитительная. Как раз такая, какую я люблю больше всего. Та незабвенная голубоглазая разновидность зимы, которая подкрадывается до срока и начинает свирепствовать прежде, чем вы успеете вспомнить, куда запихали свое зимнее пальто. Снег шел чаще и гуще, чем когда-либо на памяти старожилов, а уж на их память можно положиться. Для них то, что было прежде, всегда больше, лучше, острее, забористей и крепче, чем нынче.
А когда не шел снег, на смену ему приходил ледяной дождь.
Весь мир замедлил движение.
Я люблю, когда все замедляется. Я люблю бродить по дому, старательно и вдумчиво ничего не делая. Собственно, ничегонеделание — это то, что получается у меня лучше всего… когда рядом, конечно, нет ни одной дамы.
Дин сказал бы, конечно, что тех, кто ошивается в моем обществе, нельзя назвать дамами.
Оборотной стороной погоды являлось то, что все эти снега с гололедицей мешали службе доставки привезти полный бочонок. Равно как и мне — добраться до тех благословенных храмов забвения, где золотой эликсир дают распивочно и на вынос.
Все прекрасное рано или поздно подходит к концу. Ни одно доброе деяние не остается безнаказанным. Вопрос только в том, раньше или позже это произойдет. Черт, как мешают моей жизни эти законы бытия!
И как водится, идиллию оборвал стук в дверь.
— У меня омлет подгорит! — крикнул с кухни Дин. У него всегда найдется отговорка.
Я выбрался из кресла, извиваясь ужом, обогнул стол и бочком протиснулся к двери. Тот, кто строил этот дом, явно отводил моему кабинету роль стенного шкафа. Я покосился на Элеонору — центральную фигуру на висевшем за моим столом мрачном живописном полотне. Она изображена убегающей из нависающего над ней дома. В одном из окошек мерцает неяркий свет. Она прекрасна и напугана. Каждый раз, как я гляжу на эту картину, свет горит в новом окне. Где-то в темноте на заднем плане, как подразумевается, таится жуткая опасность. Раньше я ее ощущал, теперь нет. Но Элеонора все бежит и бежит.
— Какая-то ты сегодня невеселая, — сообщил я ей.
Тоже верно. Мне давно не приходилось видеть ее в таком раздрае.
Пулар Паленая вынырнула из комнаты Покойника, часть которой превратила в свой рабочий кабинет. Девица-крысюк заведует в нашей лавочке деловой частью, и у нее это получается гораздо лучше, чем у меня.
— Ты кого-то ждала? — поинтересовался я. У ее сводного брата дурная привычка заявляться в самый неподходящий момент, и это изрядно действует на нервы. Он тут у нас известный преступный авторитет — причем сейчас, когда Танфер и так страдает от беззакония.
— Нет.
— Может, это Джерри из пивной со свежей канистрой. — Я торопливо миновал «кладбище». Нежданные посетители — плохая примета.
— Ёксель-моксель! — выдохнул я, выглянув сквозь глазок.
— Что? — мгновенно насторожилась Паленая.
— Вот тебе доказательство того, что боги благосклонны к мужчинам.
— Что, правда парень из пивной?
— Нет. Еще лучше.
Я распахнул дверь, открыв взгляду целый букет живых воплощений самых сокровенных мужских фантазий. Ближе всех к двери стояла Аликс Вейдер, блондинка-искусительница, дочь Макса Вейдера, темного властелина пивоваренной империи Вейдер. Я числюсь у Макса внештатным сотрудником.
— Прочь с дороги, Гаррет! — скомандовала Аликс. — Здесь холодно, как у трупа в заднице. — Она шагнула вперед, не дожидаясь моего ответа.
Я выглянул поверх голов. Они приехали в карете. Из оцинкованной трубы в хмурое небо поднимался столб дыма. Кучер уже спрятался в салон. По размеру тачка вполне могла бы оснащаться парой мачт с соответствующей парусной оснасткой. Шестерка каштановых в яблоках тяжеловозов разворачивала ее прочь от моего дома. Вид они при этом имели такой, словно им ужасно хотелось составить компанию кучеру.
Мимо меня проскользнули еще трое милашек. Я даже пожалел, что погода выдалась не мягче: очень уж они старательно закутались от холода. В наличие имелось по одной стандартной расцветке: блондинка, брюнетка, рыжая, а также еще одна, луноликая, с волосами цвета воронова крыла и с кожей, цветом и гладкостью напоминавшей более всего мед. Жар в крови они разжигали такой, что и сами, должно быть, обладали иммунитетом к погоде. Вечные ледники наверняка начали бы таять при их приближении.
Блямц! Чья-то рука с размаху огрела меня по макушке.
Паленая хихикнула.
Ох. Тактическая ошибка. Пялясь на Аликс и медовую девицу с неотразимыми карими глазами, я неосторожно подставил уязвимый затылок под руку рыжей. Крысючка хихикнула еще пару раз. Звук довольно зловещий, если учитывать, что исходил он из горла крысюка.
— Тинни, лапочка. Что это ты делаешь в такой толпе?
Тинни Тейт, решительная рыжая красотка, играет заметную роль в моей личной жизни, то ныряя в нее, то выныривая обратно. Причем в последнее время частота этого заныривания возросла. Можно сказать, из всех моих женщин она — самая главная. И, как следствие, неодобрительно воспринимающая мою склонность восхищаться внешностью других попадающих в поле зрения дам.
— Просто удостоверяюсь, что твои фантазии не выходят за рамки обычных галлюцинаций.
Тут все дело в Аликс Вейдер — одной из ее лучших подруг. Аликс меня преследует с тех пор, как ходить начала.
— Паленая, — поинтересовался я. — Скажи, Старые Кости дрыхнет?
— Возможно. Впрочем, он здорово умеет притворяться.
Что правда, то правда — умеет. Может, он и не спит год без перерыва, но со стороны это выглядит именно так. Бывают такие лентяи.
Мы говорили о моем партнере. Он у меня существо совершенно уникальное — даже для Танфера, где редким и запоминающимся становится любой день, когда ты не встречаешь чего-нибудь редкого и запоминающегося.
— Тогда идемте туда. Мой кабинет для этого тесноват. Слишком, так сказать, интимная там атмосфера.
В прихожей у нас для разговора тоже маловато мебели — да мы ею почти и не пользуемся. В ней до сих пор сохранился запах Попки-Дурака.
Паленая направилась в сторону кухни.
При виде моего напарника две незнакомые дамы испуганно запищали.
Покойник — мертвый логхир весом чуть ли не в четверть тонны, представитель почти вымершего вида. Напоминает он больше всего карликового мамонта, только без бивней и длинной шерсти. При жизни он ходил на задних ногах. Хоботоподобный шнобель уродует его морщинистое, желтовато-серое лицо еще сильнее, чем можно представить себе по описанию. Веки его не моргали.
В отличие от нас логхиры не умирают. Когда умираем мы, та часть, что не является костями или плотью, отчаливает, направляясь за полагающейся ей по тарифу наградой. Или остается бродить по земле, портя жизнь тем, кто остался в живых. В той степени, в которой испортилась сама еще до того, как температура тела сравнялась с комнатной. Только не логхиры. Их души остаются с телом. Надолго, иногда на несколько веков.
