Дуглас Брайан - Вендийское проклятие

– Вы когда-нибудь видели подобное завещание? – со смехом спросил Илькавар, показывая документ своим собутыльникам.

Илькавар слыл едва ли не самым беспечным гулякой во всей Тарантии. Это был молодой аквилонец, белокурый, с широко расставленными светлыми глазами. Его кожа была розовой, как у девушки, и легко краснела, так что у неопытных людей создавалось впечатление, будто Илькавар застенчив. Он заливался багрецом по любому поводу.

Однако чаще всего невинный румянец играл на щеках Илькавара лишь потому, что юноша успел выпить бокал-другой доброго вина – как правило, за чужой счет.

Угощали его охотно: он слыл добрым малым. И уж если Илькавар участвует в попойке, то можно быть уверенным: никаких драк с членовредительством не воспоследует, зато напьются все до положения риз и проснутся наутро с ужасной головной болью. А Илькавар – тут как тут, веселый, безотказный, с отменным противопохмельным зельем в кувшине.

Несколько раз его забирала городская стража – за нарушение общественного спокойствия. Бывали случаи, когда Илькавар с друзьями явно перебирал лишнего. Тогда они принимались слоняться по ночной Тарантии, горланя песни и стуча в окна добропорядочных граждан, уже отошедших ко сиу.

В конце концов терпение городской стражи лопнуло. Разбуянившихся гуляк похватали и бросили в тюрьму.

Тюрьма в Тарантии размещалась в подземелье одной из городских башен. Поскольку за ее обустройством король Конан следил лично, – а его величество знал толк в тюрьмах, оковах, подземельях, стражниках и заключенных, у которых только побег на уме, – то и темница получилась отменная. Сбежать оттуда было, почитай, невозможно. Сами стены тарантийского узилища навевали отчаяние и ужас. Камни сочились печалью: покрытые мхом и влагой, они как будто наваливались на несчастного узника и отнимали у него последнюю надежду.

Именно это и испытал на собственной шкуре бедный Илькавар. Здоровый, полный необузданного веселья и сил юноша быстро растратил всю свою жизнерадостность и превратился в подобие прежнего Илькавара.

Его собутыльники, люди гораздо более состоятельные, чем он, сумели договориться со стражей. Капитан получил от них сердечную клятву вести себя отныне и впредь тихо и прилично, даже в пьяном виде. Клятва сия была подкреплена распиской кровью и некоторой суммой денег, окончательно смягчившей душу сговорчивого капитана.

– Однако об аресте уже доложили королю, – сказал капитан напоследок, когда переговорщики уже собрались было покидать тюрьму. – Я должен представить ему хотя бы одного арестованного.

– Неужели король Конан вникает в такие мелочи? – удивились друзья Илькавара.

– Король Конан слишком хорошо понимает – что такое отобрать у человека свободу, – ответил капитан, морщась и вздыхая. – Поэтому о любом аресте ему докладывают.

– У тебя же остался арестованный, – со смехом ответили ему гуляки. И указали на Илькавара.

Поначалу юноша думал, что это всего лишь шутка. Что они нарочно его пугают, чтобы потом уйти всем вместе, в обнимку, как всегда, и хохоча вспоминать, как побледнел Илькавар и как удачно его разыграли.

Но услышанное вовсе не было шуткой. Илькавара схватили и заковали в цепи, а его друзья торопливо скрылись за дверью. Они спешили покинуть тюрьму и вернуться к родному очагу. Что до Илькавара, то он, оглушенный всем случившимся, безвольно потащился за стражниками в тюремную камеру.

Несколько дней он не видел солнечного света. Ему казалось, что он заживо погребен. Раз в день появлялся стражник и приносил какую-то отвратительную похлебку в глиняной плошке, а пустую плошку забирал.

Илькавар потерял счет времени. Он отчаялся, опустился, он перестал даже причесывать свои длинные белокурые волосы и позволил им сваляться.

Затем все переменилось. Стражник вошел в его камеру и объявил:

– Собирайся, глупый пьянчуга. Тебя желает видеть король.

Илькавар, сидевший в углу на клочке гнилой соломы, поднял голову. Волосы упали ему на глаза.

– Король? – тусклым голосом переспросил он. Цепи, сковывавшие его руки, звякнули. – Король? Прошло несколько лет – и вот его величество соизволил вспомнить о своем ничтожном подданном?

– Несколько лет? – стражник расхохотался. – Ну, глядя на тебя можно подумать, что и впрямь прошло несколько лет! Ты похудел, спал с лица, одежда на тебе истлела… Как тебе удалось? Ума не приложу! Но прошло не несколько лет, тут ты ошибаешься! Всего два дня минуло с момента твоего ареста. Собирайся.

Илькавар встал, провел руками по лицу.

– А как я должен собираться?

– Да просто встань и подойди к выходу, – рявкнул стражник. Тупость заключенного перестала его веселить. – Какой же ты дурак!

– И впрямь дурак, если попался, – пробормотал Илькавар.

Он поплелся за стражником по длинным переходам тюрьмы. Несколько раз они поднимались по лестницам и неожиданно очутились в просторной светлой комнате. Здесь было столько воздуха и света, что Илькавар задохнулся.

Он зажмурился изо всех сил, а когда открыл глаза, то увидел на противоположной стороне комнаты высокий стул, похожий на трон. На этом стуле восседал рослый широкоплечий человек с очень загорелым лицом. Ярко-синие глаза внимательно смотрели па беднягу Илькавара. На голове у этого человека красовался широкий золотой обруч. Плечи его окутывала мантия из звериных шкур.

Это был король Конан.

Илькавар сделал шаг вперед, повалился на колени и горько заплакал.

Король Конан смотрел на него неподвижно, даже не моргая. Затем произнес глубоким звучным голосом:

– Назови свое имя.

– Илькавар, – пробормотал юноша.

– Когда тебя арестовали?

– Стражник говорит, что два дня назад.

– Как же ты ухитрился превратиться в такую развалину всего за два дня? – прогремел голос. – Мне докладывали, что ты был весьма щегольски одет, когда буянил на ночных улицах!

– Мой господин, ваше величество, – пробубнил Илькавар, – мне показалось, что прошло несколько лет…

– Мои тюрьмы неплохо делают свое дело, – самодовольство в тоне короля было почти детским. – Они отнимают у человека волю, не так ли?

– Да, ваше величество.

– Встань, – приказал король. – Выпрямись. Не валяйся у меня в ногах, как падаль. Я все-таки не стигийский жрец и не шадизарский тиран…

Илькавар вскочил. Внезапно его лицо просияло.

– Вы меня отпускаете, ваше величество?