Тимофей Печёрин
Команда хоть куда
Полезно ли возмещать зрелищами недостаток хлеба для народа? Кто знает, не даст соврать: по крайней мере, действенно. В том смысле, что если и не срабатывает сия уловка, то крайне редко.
Вот взять хотя бы жителей города Веллунд. Возможностями лишний раз усладить себе взор и слух они избалованы, мягко говоря, не были. Да и откуда им взяться — этим возможностям-то, если речь идет о городе на самой окраине цивилизованного мира? Разве что балаганщика уличного сюда занесет на недельку-другую. В лучшем случае художника. Или какой-нибудь менестрель порадует посетителей ресторана, заодно зарабатывая себе на кусок хлеба и кружку рома.
Больше-то что? Театра в Веллунде не имелось. А единственный парк находился не абы где, но вокруг резиденции генерал-губернатора. Куда просто так, погулять да на деревца и цветочки полюбоваться, простой люд зайти, естественно, не мог.
Оттого и неудивительно, что толпа на площади собралась немалая. Во всяком случае, народу пришло достаточно, чтобы каждый из собравшихся веллундцев ощутил тесноту. Чтобы нашлось в здесь место возмущенным возгласам, вроде «смотри под ноги!» и «не толкайся!» А кто-то еще и не преминул запустить руку в карман ближнего своего. Чтоб потом, затерявшись в толпе, незаметно улизнуть с площади.
Конечно, зрелище, собравшее горожан в тот день, тоже было далеко не театральным представлением. Более того, даже приятным его назвать было трудно. Впрочем, кому как. Но, повторюсь: жители этого города на сей счет были непритязательны и не слишком искушены. К тому же нельзя забывать и про недостаток хлеба. Как и про необходимость хоть чем-нибудь его замещать.
Справедливости ради, оный недостаток веллундцы в большинстве своем ощутить сколь-либо остро не успели. Благо, любой мало-мальски крупный город располагает запасами продовольствия на случай осады или иных подобных невзгод. В наибольшей степени недавняя морская блокада Колонии ударила по торговцам и перевозчикам. Чьи корабли с битком набитыми трюмами вынуждены были без дела простаивать в порту.
Ходили слухи, что еще в первый день несколько особо отчаянных морских волков предприняли попытки прорваться. Проскочить мимо эскадры, посланной его величеством. А точнее, попробовать на себе боевитость королевского флота. Бдительность и выучку его матросов, меткость пушкарей и умелость корабельных магов.
Так вот, все перечисленное оказалось на высоте. И смельчаки те отправились на корм рыбам. Все же остальные остались терпеливо дожидаться развязки. Кто на берегу, а кто на борту своего корабля.
Финал же наступил на восьмой день блокады. Когда совсем отчаявшийся и опухший от запоя генерал-губернатор Колонии решился-таки выбросить белый флаг. А точнее, кое-кого выдать королевским посланцам. Того человека, ради которого теперь и собралась толпа на площади Веллунда.
Суд над сим одиозным типом решили свершить здесь же — в Колонии. Чтобы не тратить времени на доставку его через море в Каз-Рошал. Исходило это предложение от генерал-губернатора. Ну а командир королевской эскадры не возражал, потому как особых распоряжений на сей счет не получал. А главное… самое главное теперь было-таки сделано.
— За измену королю и отечеству, — гремел голос глашатая, читавшего со свитка в руках, — за попытку похищения ее высочества и тайные сделки с врагами королевства, указом его величества Лодвига Третьего и властью генерал-губернатора Колонии, господин Джавьяр приговаривается… к смерти!
Приговор себе вышеназванный господин Джавьяр слушал, уже взойдя на эшафот. А из толпы во множестве доносились и только что не хлестали его по лицу вопли злорадства и праведного гнева. Но и разочарования — тоже. Потому как всей правды перед народом сегодня оглашено не было. Не обо всех… далеко не обо всех грехах этого смертника решились сказать открыто. Даже теперь.
Ни слова собравшийся люд не услышал о том, что каждый вроде знал и так. Да только вслух старался лишний раз не поминать из чувства самосохранения. Что в карман господину Джавьяру успели угодить и там безнадежно увязнуть все более-менее важные чиновники Колонии. Включая самого генерал-губернатора, который теперь скромненько так и с самым невинным видом наблюдал за казнью. Стоя на помосте в компании своего помощника и командира королевской эскадры.
Еще господин Джавьяр успел собрать вокруг себя целую орду отборных головорезов. Не упускавших, кстати, случая покуражиться над мирными горожанами. И упивавшихся собственной безнаказанностью ввиду высокого покровительства.
Впрочем, за головорезов-то Джавьяр уже понес наказание — в некоторой степени. Потому как эта личная армия с одной стороны кормилась за его счет. А с другой не больно-то горела желанием класть за хозяина жизни. Ни перед моряками королевской эскадры, ни перед солдатами, посланными генерал-губернатором. Да что там: даже от банальных пиратов, недавно разоривших его дом, наемники Джавьяра оказались не самой надежной защитой.
Иными словами, день своего ареста господин Джавьяр встретил почти без охраны. На пепелище собственной виллы, которую так и не успели толком восстановить. И без изрядной доли неправедно нажитых богатств. Остатки которых он уже и не надеялся вывезти.
Наемники разбежались. А рисковать своей шкурой и посудиной, пытаясь вывезти за море врага королевства, не решился даже самый прожженный авантюрист. И ни за какое золото.
А потом минула еще пара дней — и арестант превратился в смертника. Чтоб взойти на эшафот… какой-нибудь хронист наверняка написал бы: «без страха и с молчаливым достоинством». Действительности такая формулировка соответствовала примерно в той же степени, что и произнесенная глашатаем речь.
Правда же заключалась в том, что не был господин Джавьяр ни дворянином, ни даже простым воином. А значит, о возможности умереть с достоинством он отродясь не задумывался. Вообще не видя в том смысла.
Но был господин Джавьяр дельцом. А люди данной породы, хоть и не чужды риска, но уж за жизнь свою цепляются руками, ногами, зубами. Короче, всем, чем можно. Вот только как цепляться, коль точек опоры совсем и не осталось.
А то, что принял Джавьяр смерть молча… точнее, хотел принять, так не было в этом никакого особенного достоинства. Просто слова потеряли для него смысл, обесценились. Все же, что обесценилось, не представляет обычно для дельцов ни малейшего интереса.
Но в полном молчании уйти ему не дали.
— Тебе есть, что сказать напоследок? — точно из неведомых далей донесся до Джавьяра голос генерал-губернатора: жирный, самодовольный и чуточку злорадный.