Серж Брюссоло - Глаз осьминога

Зигрид Олафсен и Гюс Маккуин ужинали в столовой подводной лодки. В столь позднее время они здесь находились одни, и лучше было не привередничать по поводу качества еды. Неделю назад Гюс и Зигрид отпраздновали свой двадцатый день рождения. Чтобы отметить знаменательное событие, главный повар согласился дать им… дополнительную порцию пюре и по йогурту.

Гюс — высокий худой парень с рыжими волосами.

— Я овощ-оборотень, — обычно заявлял он. — В полнолуние превращаюсь в живую морковку, вот почему кролики — мои заклятые враги.

У Зигрид узкие глаза светло-зеленого цвета, а скулы усыпаны веснушками, словно крохотными розовыми пятнышками. Голова девушки была гладко выбрита, но по отрастающим на висках волоскам легко угадывалось, что цвет волос у нее светло-медовый.

Друзья разговаривали шепотом, чтобы их не услышал офицер… или стукач.

— Знаешь, почему на подводной лодке нет ни одного смотрового отверстия? — прошептал Гюс, скривив рот, чтобы никто не смог прочитать по его губам.

— «Блюдип» — аппарат для погружения на большую глубину, — заговорила Зигрид, как по написанному. — Застекленное смотровое отверстие сделало бы его корпус менее прочным.

— Россказни командования! — ухмыльнулся Гюс. — Перестань изображать из себя примерную ученицу. Я тебя спрашиваю о настоящей причине. Тебе она известна?

— Нет, — призналась девушка.

Парень с рыжими волосами подвинулся к ней еще ближе и зашептал:

— Если бы на подводной лодке имелось смотровое отверстие, свет из него привлек бы плавающих вокруг морских животных. Например, осьминогов. А вернее, гигантского спрута планеты Алмоа, Октопуса калорозауруса, который способен довести морскую воду до кипения, выпуская жар через присоски. Он приник бы своим огромным глазом к стеклу и стал бы с любопытством смотреть на нас, людей… Можешь себе представить этот огромный глаз, склизкий и ужасный, прилипший к стеклу? Увиденное так бы ему понравилось, что осьминог присосался бы своими щупальцами к подводной лодке и стал бы за нами наблюдать, прилипнув к субмарине как пиявка. А потом у него разыгрался бы аппетит, он сжал бы щупальца, сминая железо, и — хрясть! — сломал бы подводную лодку, как мы раскалываем ореховую скорлупу.

— Хватит! — проворчала Зигрид. — Это сказки для десятилетних.

Гюс нахмурился. Его кожа была очень белой, но, рассердившись, он краснел, словно у него жар.

— Напрасно храбришься, — проворчал парень. — Вокруг нас — империя осьминогов, королевство гигантских кальмаров. Морской зоопарк, где кишат невообразимые монстры. Никому не хочется, чтобы за ним наблюдал спрут, особенно если глаз у него размером со смотровой люк. Раньше в море жили тысячи русалок. А теперь ни одной не осталось, спруты всех их сожрали!

Зигрид устало вздохнула. От бредней Гюса ей становилось не по себе. Она знала, что «Блюдип» вот уже десять долгих лет плавает в недружелюбных водах опасного океана, но вечером, перед тем как лечь спать, предпочла бы забыть об этом.

— И потом, перестань использовать офицерский жаргон и говорить «Блюдип», — процедил Гюс сквозь зубы. — Мы, матросы, раз и навсегда назвали подлодку «Стальная акула». Или хочешь прослыть подлизой?

Зигрид пожала плечами. У Гюса было плохое настроение. Многие моряки плохо выносили многолетнее заточение. Десять лет… Целая вечность! За десять лет они ни разу не причалили к земле, не высадились на берег, не увидели острова или материка.

«Десять лет в консервной банке», — ворчали юнги. Жизнь, как у сардин в масле.

— Не питай иллюзий, — прошипел Гюс, стоя на своем. — Знаешь, в твоем возрасте люди еще могут испытывать страх. Ты давно смотрелась в зеркало? Думаешь, выглядишь на двадцать лет?

Зигрид в замешательстве опустила глаза. У Гюса была досадная привычка бить по больному месту. Многие его за это ненавидели, а офицеры ставили плохие отметки, не давая продвигаться по службе.

Парень схватил свою ложку из нержавеющей стали и сделал вид, будто смотрится в нее.

— Свет мой зеркальце, скажи, — захихикал он, — двадцать ли мне лет… или только одиннадцать. Хотелось бы узнать твое мнение, потому что с первого взгляда это совершенно непонятно!

При его словах сердце Зигрид сжалось. Когда она видела свое отражение в зеркале, то тоже замечала, что больше похожа на девочку двенадцати лет, чем на двадцатилетнюю девушку.

Гюс перестал паясничать. Оторвавшись от своей тарелки, перегнулся через стол и зашептал:

— А знаешь, почему? Потому что нам мешают взрослеть. Офицеры подсыпают нам в еду особый порошок, который замедляет рост. Так мы всю жизнь будем оставаться детьми. И даже через десять лет будем по-прежнему похожи на учеников шестого класса!

— Замолчи! — бросила на друга умоляющий взгляд Зигрид. — Нас могут услышать. Так говорить опасно.

Она встревоженно заозиралась, стараясь удостовериться, что поблизости нет никого из капитан-лейтенантов.

— Офицеры нас боятся, — запыхтел Гюс, чуть не плача. — Боятся, что мы отнимем их привилегии, займем их места, командующие посты, а потому потихоньку травят нас, вынуждая вечно оставаться детьми. Ведь только совершеннолетние могут управлять подводной лодкой, так написано в кодексе.

— Хватит! — прервала его девушка. — Ты устал, тебе надо прилечь. Я провожу тебя до каюты.

Парень тряхнул головой, словно просыпаясь. На его дрожащие веки падал резкий свет ламп под потолком, и Зигрид увидела, что ее приятель сдерживает рыдания.

— Тебе, наверное, стоит сходить к врачу, — предложила она. — Ты выглядишь усталым.

— Вот еще! — ухмыльнулся Гюс. — Чтобы тот дал мне двойную дозу таблеток и однажды утром я проснулся младенцем, сосущим кулачок?

Разговаривать с ним было невозможно. Зигрид помогла ему подняться. Ей так хотелось, чтобы сейчас здесь с ними был Давид. Серьезный юноша, мало подверженный внезапным переменам настроения, Давид Аллоран всему находил логическое объяснение. И давал ответы на все вопросы, как фокусник выуживает из рукава голубей или кроликов. Его ничто и никогда не пугало. Он был невозмутим, как хорошо отлаженная машина.

К сожалению, Давид не появился, и Зигрид пришлось одной вести Гюса по узкому проходу вдоль подводной лодки. Выходя из столовой, она вдруг увидела свое отражение в блестящей кастрюле. Ее друг прав: на вид ей не дашь больше двенадцати.