Смерть кралась в ночи, ползла по темным аллеям Шасессеры. Завидевшие ее спешили прочь, цепенея от ужаса.
Смерть приняла обличье коренастого грубого крепыша в жуткой желтой маске — маске шантора, скрывающей обезображенные черты больных чумой слез.
Смерть лжива — она всегда прячется за чужими лицами.
Коренастый пробирался темнейшими улочками, спеша к сердцу города — площади Жерка Победоносного. На спине тащил замотанный в лохмотья тюк.
Наконец оказался у края огромной площади. За нею высилась Скала, увенчанная, будто короной, цитаделью Ниброк — черной, угловатой, колючей, воткнувшейся в звездное небо.
Для города, угнездившегося между землей и морем, ночь выдалась на редкость спокойная и безоблачная.
Эту сторону площади и цитадель разделяла пятисотфутовая деревянная вышка, удерживаемая дюжинами тросов. Мужлан в маске оглянулся: не следит ли кто? Затем зарысил к ее подножию. Полез наверх — неутомимо и размеренно, будто машина. Добравшись до верхней платформы, откуда на завтрашней церемонии поскачут канатные прыгуны, дышал все так же спокойно и ровно.
Скинул тюк. Понаблюдал с минуту за ближайшей башней цитадели, развернул тряпье. Сталь и полированное дерево заблестели в лунном свете. Коренастый принялся собирать машину.
Влажный бриз с Золотого Рога приподнял желтую маску — и открыл злобную, щербатую ухмылку убийцы.
Жерк скользнул в лабораторию тихо, почти крадучись. Лампа высветила его лицо: изможденное, измученное тревогой и страхом.
Подумать только, Защитник — и напуган! Три столетия его чародейство оберегало и хранило Шасессеру от всех, хотевших низвергнуть ее мощь и разграбить ее богатства. Жерк избежал тысяч опасностей, отбил тысячи нападений. Его искусность и могущество стали легендой.
— Это он, он! — пробормотал Жерк. — Но почему я не могу унюхать его след? От него должно смердеть на каждом углу! Самое дыхание его зловонно. Когда ж он ударит?
Сеть магии, сотканная Жерком, окутывала весь город. Ни один чародей — великий либо ничтожный, светлый либо темный — не мог бы пробраться незамеченным.
Жерк зажег лампы, осветил лабораторию, какой позавидовало бы большинство коллег. Покачал головой.
Какую ж черную брешь он отыскал, чтоб протиснуться?
Шасессера уже три столетия оставалась королевой востока, перекрестком всего мира, потому что за все это время ни единая тень не проскользнула мимо Жерка. В Шасессере говорили: «Короли бывают плохие, бывают хорошие, но они приходят и уходят, а Жерк — навсегда».
Сейчас правил хороший король, и под его рукой и надзором Защитника Жерка Шасессера процветала.
Но у границ, раздираемые завистью и похотью, выли алчные волки, чей господин разжег их ярость до бешенства.
Жерк глянул в окно, на созвездие огней большого города, не спящего никогда. И холодом пробрало кожу, мурашки побежали по спине. Повернулся, встревоженный, посмотрел на карту владений Шасессеры.
Может, в Сети прореха? Может, враг открыл щель, лазейку — и проскользнул незамеченным?
Эту карту уже столетия Жерк знал наизусть — нового она не открыла. И вдруг — будто коснулась холодная липкая рука. Он повернулся к окну, поняв — это дохнула смерть.
Чертыхнувшись, коренастый вколотил кусок дерева на место. Тот щелкнул, сцепляясь. Убийца бросил взгляд на осветившееся окно — там мелькнула тень.
Он ругнулся снова и яростно закрутил рычаг. Заскрипело дерево, заскрежетала, сворачиваясь, большая плоская пружина.
«Пусть сдохнет! Господин приговорил его. Он сдохнет этой ночью!» — помыслил зло.
Накрутил до упора, затем глянул сквозь трубку, привинченную поверх машины. Подвинул ее, утвердил. Довольный, нажал на деревянный рычажок. Машина заскрипела. Пружина, разворачиваясь, повернула шестерни, двинула блоки, натягивая тетиву тяжелого арбалета. Из лотка в желоб упала стрела.
Обреченный на смерть человек за окном, в трехстах ярдах от башни, рассматривал карту. Коренастый потянул еще один рычажок и кинулся к лестнице. За спиной смертоносная машинка клацнула — и принялась натягивать тетиву заново.
Жуткий крик разодрал ночь, сотрясая Скалу до самых глубин. Ледяной вихрь пронесся по площади Жерка Победоносного. Убийца вцепился в лестницу в четырехстах восьмидесяти футах над брусчаткой, рыча, изрыгнул проклятия языческим богам.
Ветер улегся так же внезапно, как и налетел. Убийца спокойно проследовал вниз. А над ним страшная машина ритмично скрипела и клацала.
Первая стрела разбила окно и вонзилась в грудь Жерка в дюйме над сердцем. Швырнула к карте, пригвоздила — девять из ее восемнадцати дюймов зарылись в стену.
Нападение не с магией — со сталью! Немыслимо! Никогда Жерк не рассчитывал на атаку столь грубую.
Боль пронзила тело. Уже теряя сознание, он выкрикнул смертоносное проклятие — и жуткие судороги всколыхнули Сеть. Двинул левой рукой — по лаборатории пополз бледный огонь. Двинул правой — тени ринулись из мрачного неба к башне: единственному месту, откуда могла прилететь стрела.
Прилетела и вторая. Защитник вздернулся, затем обмяк. Вскоре попала в цель и третья, и еще, и еще — в размеренном смертоносном ритме.
В комнате с утыканным стрелами Защитником теперь находились пятеро странного вида типов. Главарем их любой бы сразу признал явившегося последним: угрюмого, высокого, мускулистого парня с глазами льдистой пронзительной синевы, в форме мастер-наездника имперской кавалерии. Ходил он по комнате, будто леопард по клетке, хищно, грациозно.
— Ездок, мы вас кинулись искать, как только Чаз сказал, — буркнул круглолицый парнишка бесовского вида. — Но вы ж с патрулем разъезжали!
Он на самом деле был черт, отчаянно старающийся прикинуться человеком, но желтые клыки предательски высовывались за жирную нижнюю губу, а глаза — сплошь мутная краснота. Из широких ноздрей время от времени вырывался сернистый дымок.
Беса звали Су-Ча, был он слугой мастер-наездника — и, вместе с прочими, верным помощником в нелегких колдовских делах. Прочие, хотя и люди, в странности не многим уступали бесу.
Чаз — огромный северянин, обожающий ломать и крушить, всей душой верный расхожему образу варвара. Рядом с ним — темный, с орехового оттенка кожей, скелетно-тощий, с густыми сросшимися бровями восточный тип по имени Омар-еще-чего-то-там, обожавший свинчивать диковинные устройства и машины. Свои звали его Тяп. Третий выглядел старой развалиной: дико торчащая седая шевелюра, растрепанная борода, лохмотья. Ему приходилось напоминать, чтоб мылся хоть иногда. Откликался он на имя Шпат и был заядлый книжник.
