Тим Пауэрс - Врата Анубиса

На гребне холма, между двух деревьев, стоял древний старик и смотрел вниз. Там, внизу, у подножия холма собирались в обратный путь последние из приехавших в тот день на пикник. Они складывали корзины, седлали коней и один за другим удалялись к югу. Всадники заметно спешили – до Лондона шесть миль, а солнце уже клонится к закату, четко рисуя черные силуэты на фоне предвечернего неба.

Старик дождался, пока скроется из виду последний всадник, и повернулся лицом к заходящему солнцу. Ладья Вечности, думал он, неотрывно глядя на медленно заходящее светило, – ладья, несущая по небосклону умирающего божественного Ра-Гелиоса. Ладья Солнца – ты движешься от начала времен по Небесному Нилу, с востока на запад, вечно и неизменно – к верховьям реки тьмы. И там, в подземном мире, проходишь свой путь с запада на восток – через двенадцать часов тьмы, к дальнему восточному пределу, дабы явиться вновь и, как было определено, от начала времен до последнего дня перевозить через реку времен обновленное и вечно юное царственное Солнце.

Или, подумал он горько, бесконечно удаленный от нас Космос не может вместить необъятное и неподвижное небесное тело из раскаленного газа, вокруг которого бессмысленно вращается этот маленький шарик планеты, подобно шарику из навоза, который толкает куда-то жук-скарабей.

Он осознал, что утратил прежний дар. Ну же, возьми себя в руки, приказал он себе и начал медленно спускаться с холма, – и да будут даны тебе силы принять смерть по собственной воле, ибо время пришло и выбор сделан – так пусть же свершится то, чему должно свершиться.

Ему пришлось идти осторожно, старательно выбирая, куда поставить ногу: японские сандалии на деревянной подошве – не самая подходящая обувь для спуска с холма по кочкам и скользкой траве.

Среди шатров и повозок уже горели костры. Прохладный вечерний ветерок доносил едкий первобытный запах табора: привычный запах пасущихся ослов, запах дыма, запах жарящихся ежей – блюда, к которому его народ имел особое пристрастие. У него перехватило дыхание, когда он почувствовал едва уловимый запах, исходивший от ящика, доставленного в полдень, – зловоние, как от извращенных приправ, призванных вызывать скорее отвращение, нежели аппетит, – запах тем более неуместный, когда его приносит чистый и свежий ветерок с холмов. У шатров его встретили две собаки. Они подбежали, обнюхали его и успокоились. Потом одна бросилась вприпрыжку к ближайшему шатру – сообщить хозяину, другая с явной неохотой побрела вслед за Аменофисом Фике в табор.

На лай из шатра вышел смуглый человек в полосатом пальто и решительно направился к Фике. Он, как и собаки, хорошо знал старика.

– Добрый вечер, руа, будешь какой обед? У них на огонь есть хочевичи, пахнут очень кусно.

– Так кусно, как всегда пахнут хочевичи, надо думать, – отсутствующе пробормотал Фике. – Но нет, благодарю. Вы все берите сами.

– Я – нет, руа. Моя Бесси готовила кусно хочевичи. С тех пор как она умирать, я их никогда не кушать.

Фике кивнул, хотя совершенно очевидно, что ничего не слышал.

– Очень хорошо, Ричард... – Он помедлил, словно надеясь, что его прервут, но этого не произошло. – Когда солнце зайдет совсем, возьми несколько чели. Снесите ящик вниз, по берегу, к шатру доктора Ромени.

Цыган подергал себя за усы и начал хитрить и изворачиваться.

– Та самый ящик, что моряк принести сегодня?

– А какой еще ящик, по-твоему? Разумеется, тот самый.

– Чели сказали, этот ящик – плохой. Там что-то мертвый, много-много лет.

Аменофис Фике нахмурился, посмотрел неодобрительно и поплотнее закутался в плащ. Последние лучи солнца остались там, на вершине холма, и сейчас, среди сумеречных теней, лицо его казалось не более живым, чем дерево или камень.

– Ну ладно, – произнес он наконец, – в ящике – прах. И безусловно, уже много-много лет.

Он одарил оробевшего цыгана улыбкой, которая производила примерно такое же впечатление, как если бы обрушилась часть холма и обнажила древний известняк.

– Но не мертвый. Я... я надеюсь. Во всяком случае, не совсем.

Это объяснение не произвело должного впечатления на цыгана, который отнюдь не выглядел успокоенным. Он собрался было открыть рот и произнести очередную почтительную тираду, но Фике повернулся и величаво удалился в сторону реки. Его плащ развевался по ветру, как надкрылья гигантского жука.

Цыган вздохнул и, неуклюже переваливаясь, пошел к шатру – он старательно изображал хромоту, которая, как он надеялся, позволит избежать участия в переноске такого гадкого и страшного ящика.

Фике неторопливо шел вдоль по берегу к шатру доктора Ромени.

Вечер был странно безмолвен – только лошадь вздыхала на ветру. Казалось, цыгане поняли: сегодня вечером должно произойти нечто очень важное – и ходили крадучись, ступая бесшумно, как собаки. Даже ящерицы перестали резвиться в прибрежном тростнике.

Шатер доктора Ромени стоял на отшибе, растянутый на веревках меж деревьями. Во всей этой оснастке он походил на огромный корабль.

Ко множеству распорок крепились канаты. Сооружение было многослойным и беспорядочным. Этот шатер, подумал Фике, напоминает молящуюся монахиню в зимнем облачении, в страхе припавшую к земле близ реки. Ныряя под бесчисленные веревки, Фике пробрался ко входу. Он откинул полог и ступил в шатер, щурясь от яркого света. Мерцающие светильники озаряли роскошное убранство, пестрые восточные ковры, расшитые золотом драпировки.