Роберт Стоун - Дорога смерти

С приближением весны самые разные цветы всевозможных оттенков запестрели по обеим сторонам торгового тракта. Да и сама дорога наполнилась путниками: пилигримы и солдаты, бродяги и священники. Фермеры везли урожай на рынок, гуртовщики гнали скотину, купцы следовали из Хартума в Деши, а бродячие комедианты приготовились выманивать истосковавшихся по развлечениям после долгой зимы горожан из их домов и деньги из их карманов. Мало кто знал дорогу лучше, чем Фентон Свейн. В качестве курьера Свейн провел большую часть жизни, мотаясь с пакетами, наполненными бог знает чем, между Прандисом и Белфаром. Он полагал, что за долгие годы, проведенные на этой дороге, она продемонстрировала ему все, что у нее было. Но так он считал только до сегодняшнего дня.

Щурясь из-за низких лучей восходящего солнца, Свейн взглянул на восток. Сперва он подумал, что наперерез ему движется вьючная лошадь, каким-то образом отбившаяся от купеческого каравана. Но его радость по поводу нежданно свалившейся удачи была весьма недолгой, поскольку, приглядевшись повнимательнее, Фентон обнаружил, что нечто, ошибочно принятое за большой коричневый тюк, на самом деле являлось всадником, скорчившимся на спине своей лошади. Совершенно безжизненное тело весьма рискованно свешивалось с правого бока чалой лошади, руки безвольно покачивались при каждом шаге. По-видимому, это был мужчина средних лет, судя по седым прядкам, поблескивавшим в черных волосах. «Чудо, что он до сих пор не свалился», подумал Свейн.

Затем он сообразил, что всадник свалился бы уже давным-давно, не будь он надежно привязан к седлу кожаным ремнем.

Свейн подъехал к чалой и поймал ее волочившиеся поводья. Очень осторожно он дотронулся до слишком бледной щеки незнакомца, задаваясь вопросом, какова же она в действительности на ощупь, холодная плоть трупа. Однако он немало удивился, поскольку так и не узнал этого.

Едва палец Свейна коснулся лица мужчины, тот подскочил, словно вздернутый невидимой петлей. Карие, налитые кровью глаза незнакомца диким взором уставились на Свейна, дорогу и окрестные поля, не находя ничего знакомого.

— Эй, полегче, — мягко произнес Свейн. — Я просто хочу помочь.

Но еще произнося эти слова, он подумал, что человек, возможно, уже не нуждается в помощи. Всадник был бледен, как смерть, дрожал и корчился от боли, а его кожаный костюм для верховой езды промок от пота. Свейн взглянул на свою руку и внезапно испугался: уж не довелось ли ему столкнуться с жертвой чумы?

Чума или нет, он не мог оставить незнакомца умирать прямо на дороге.

— Недалеко отсюда есть трактир… — начал Свейн.

— Белфар, — прохрипел всадник.

Свейн моргнул, удивляясь тому, что незнакомец находится в сознании и даже может говорить.

— Белфар? Прандис ближе на целый день пути, но вам, друг мой, не добраться ни туда, ни туда. Позвольте, я провожу вас до трактира и пошлю за доктором…

Свейн вскрикнул, почувствовав ледяное прикосновение стали к своему животу. Он опустил взгляд и обнаружил, что дрожащая рука незнакомца приставила к нему кинжал. Фентон не сомневался, он с легкостью управится с обессилевшим мужчиной и силой притащит его в трактир, но если глупец ищет смерти… что ж, сочувствие курьера не распространялось так далеко.

— Белфар, — повторил всадник. — Сколько до него?

— Два дня езды, — ответил Свейн, подумав: «Для здорового. А в твоем состоянии целая жизнь».

Человек взглянул на дорогу, словно мог проникнуть взором через многие мили полей и увидеть стены Белфара.

— Убирайтесь, — приказал он, слабо пнув лошадь курьера.

Он не сводил глаз со Свейна, продолжая сжимать в руках кинжал, пока тог не отъехал от него на достаточное расстояние. Собрав волю в кулак, незнакомец тронулся следом. Каждый шаг вызывал новый взрыв мучительной боли у него в животе, но живым или мертвым Брент Каррельян твердо решил добраться до Белфара.

На второй день пути из Прандиса боль прекратилась. Брент так свыкся с ней, что ему потребовалось несколько секунд, чтобы осознать: она и в самом деле ушла, и теперь жизнь медленно возвращалась в уставшее тело. В первую очередь его интересовал вопрос, как далеко до Белфара, но он не мог предположить даже примерно. К сожалению, не приходилось сомневаться, что ехал он крайне медленно. Похоже, лысый убийца, цель Каррелья-на, теперь значительно опережал его. Опережал и смеялся, сознавая, что выполнил свою работу. Вместе с мыслями об убийце перед глазами Брента встал образ Карна, искалеченные ноги друга беспомощно распростерлись на кровати. Пальцы Брента невольно сжались в кулаки, дрожащие кулаки, причем не только от ярости, как с горечью отметил Брент. Возможно, боль и исчезла, но он ничего не ел с того момента, как покинул город, не считая случайного глотка воды из фляги, висевшей возле седла. Брент мимоходом подумал, что следовало бы вынуть из седельных сумок хлеб и сыр, однако его остановила единственная мысль: «Вперед!»

Он прекрасно провел следующий день, погоняя чалую, стараясь при этом не превышать пределов ее выносливости. В какой-то момент Брент попытался обследовать свою вялую память в поисках имени лошади.

— Рэчел? — предположил он, хотя и не был полностью уверен, что его скакун и вправду кобыла. Чалая не отреагировала, она старательно отгоняла хвостом мух и неуклонно продвигалась к западу.

Это случилось позже вечером, незадолго до того как Брент собрался подыскать трактир для ночлега. Новый приступ боли, гораздо более жестокий, чем когда-либо прежде, вмиг скрутил его. Мнимое выздоровление оказалось лишь издевательской передышкой. Неожиданный спазм сдавил грудь так, что на мгновение он потерял возможность дышать. Внутренности извивались, словно клубок ядовитых змей.

Секундой позже он потерял сознание.

Брент мог бы спать целыми днями, пока тело сражалось с приступами неизвестной болезни, но сны периодически будили его. Сперва они были просто образами, хаотичными вспышками отрывочных кусочков из его прошлой жизни. Стычки со стражниками в Белфаре. Украденная бутылка вина, которую они разделили с высоким, рыжеволосым юнцом на какой-то крыше. Вот он лежит в колыбели в какой-то темной комнате, хотя он слишком большой для младенческой постельки, и плачет, плачет без конца, не надеясь быть услышанным. Ощущение первой золотой монеты, зажатой в кулаке.